Под редакцией проф. А. В. Павловской и канд. полит. наук Г. Ю. Канарша
Сайт создан при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект №13-03-12003в)

Главная/История и теория/Теория/Павловская А. В. Проблемы изучения национального характера/

Основные этапы изучения проблемы национального характера

Существование различий между народами было очевидно с древнейших времен, задолго до появления того, что принято называть понятием «нация». Дошедшие до сегодняшнего дня записки о путешествиях в разные страны полны описаний населяющих их жителей. Мы встречаем характеристики различных народов у древних историков — Геродота, Фукидида, Нестора. Платон в «Государстве» писал о том, что, «…где большинство говорит таким же образом и об одном и том же: «это — мое!» или «это — не мое!», там, значит, наилучший государственный строй» (Платон, 1994: 238). Автор «Повести временных лет», характеризуя населявшие территорию Руси племена, отмечал, что «все эти племена имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые — свой нрав». Рисовал он и конкретные психологические портреты: поляне — «кроткие и тихие», «стыдливы», древляне «жили по-скотски» и т. д.

Однако понадобился совершенно новый уровень, а точнее, подход к знанию, чтобы проблема национального характера стала предметом научного исследования. В XVIII в. к этой проблеме почти одновременно обратились ученые разных европейских стран, сделали ее краеугольным камнем своих философских построений.

Исходя из марксистского подхода к истории, такое единодушие можно объяснить развитием и укреплением капитализма и связанного с ним процесса появления наций, а следовательно, и объекта изучения ученых. Как бы там не назывались происходившие в обществе изменения, они, безусловно, повлияли на обострение интереса к данной проблеме. Однако более существенными представляются перемены в сфере духовной, точнее, распространение атеистических идей, развитие светской науки, поиски новых ориентиров. Если Божественное Провидение поставлено под сомнение, значит, необходимо найти какие-то иные закономерности развития человека и общества. Если история народов и их существование не просто замысел Божий, значит, есть еще какие-то силы, которые управляют человеком. Так, может быть, именно характер народов и определяет в значительной мере их судьбу?

Одним из первых обратился к научному изучению проблемы национального характера итальянский философ, профессор Неаполитанского университета Джамбаттиста Вико (1668–1744), его даже иногда называют первым этнологом. В своем главном труде «Основания новой науки об общей природе наций» (вышел в 1725 г., первый русский перевод был сделан только в 1940 г.) он попытался сформулировать новые законы истории, основывая их прежде всего на сравнительном изучении быта, нравов, религии и психологии народов. Главное положение его концепции заключается в том, что история человечества подчинена таким же незыблемым и вечным законам бытия, как и природа. Подобно тому как человек проживает три главных периода — детство, юность и зрелость, так и народы проходят определенные стадии развития, которые он назвал «век богов», «век героев» и «человеческий век». Каждый народ, достигнув зрелости, приходит к упадку, после чего цикл начинается заново, но уже на новом, высшем, витке. По мысли Вико, все народы соблюдают религиозные, брачные и погребальные обряды. Именно с этих трех вещей, согласно Вико, и начинается культура. Концепции и идеи Вико были подхвачены и получили дальнейшее развитие в трудах многих ученых.

Центральное место проблема различий в характерах народов и их влияния на систему государственного права занимает в трактате Шарля Луи Монтескье «О духе законов» (1748). Французский философ указывает на наличие некоего единства у жителей одной страны. Это явление он называет «общий дух» и дает ему следующее определение: «Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа. Чем более усиливается в народе действие одной из этих причин, тем более ослабляется действие прочих. Над дикарями властвует почти исключительно природа и климат, китайцами управляют обычаи, в Японии тираническая власть принадлежит законам, над Лакедемоном в былые времена господствовали нравы, принципы правления и нравы старины господствовали в Риме» (Монтескье, 1999: 260, 261). По мнению французского философа, различия в характерах зависят прежде всего от климатических условий, в которых народ проживает. Именно климат оказывает существенное значение на «дух» народов, все остальные особенности, по его мнению, лишь производные.

В Англии теоретические основы научного изучения проблемы национального характера заложил философ Д. Юм. В статье с характерным названием «Национальные характеры» (опубликована в Лондоне в 1770 г.) он сформулировал базовые положения концепции, определив на будущее основные направления исследования. Определение, данное Юмом, краткое, простое и достаточно широкое: «Каждая нация имеет своеобразную манеру поведения… и существуют отдельные конкретные качества, которые чаще встречаются среди одних народов, чем среди их соседей». При этом английский философ призывал к осторожности, предупреждал об опасности абсолютизации данной идеи, заявляя, что некоторые любят доводить национальные характеры «до крайности, и однажды приняв за истину, что одни народы любят мошенничать, а другие — трусы, уже не допустят никаких исключений и будут ко всем подходить с одной меркой» (Hume: 1770: 116, 119).

Юм считал, что все факторы, оказывающие влияние на особенности национального характера, можно разделить на две основные группы: моральные, в которые он включал систему управления, общественное устройство, условия и образ жизни, положение среди других народов и другие подобные, и физические, т. е. климат. При этом, в отличие от Монтескье, Юм считал, что моральные факторы, а не физические, в особенности система государственного правления, являются определяющими и именно они формируют национальный характер. Разбирая случаи влияния климата на черты характера народов, он последовательно приходит к выводу о незначительности их воздействия. Так, он приводит в пример распространенное убеждение о том, что климатические условия севера вызывают склонность к крепким напиткам, в то время как южная природа настраивает на любовный лад. Опровергая это, Юм иллюстрирует свою точку зрения рассуждениями о том, что древние греки, жившие на юге, были склонны к пьянству, в то время как «московиты» до начала благотворного европейского влияния были самым ревнивым народом.

Интересными представляются рассуждения Юма и об особенностях языков различных народов, которые также, по его убеждению, не зависят от климата. Считается, пишет Юм, что «чем южнее, тем мягче и мелодичнее должен быть язык, северный же — резкий и нестройный. Но это правило не повсеместно. Арабский — грубый и неблагозвучный: язык московитов мягкий и музыкальный. Энергия, сила и суровость формируют характер латинского языка: итальянский же самый тягучий, гладкий и чувственный, какой только можно представить. Каждый язык в некоторой степени зависит от образа жизни и нравов народов; но гораздо в большей степени от того изначального набора слов и звуков, которые они получают от своих предков и которые остаются неизменными, даже если их нравы претерпевают огромные изменения» (там же: 123, 127).

К проблеме национального характера обращались все лучшие умы эпохи Просвещения. Немецкий философ И. Г. Гердер (1744–1803) развивал эту идею в рамках общей концепции философии истории. Рассматривая историю человечества как продолжение истории природы, также подчиненную естественным законам развития, определяющее значение в развитии общества он отводил языку, науке, развитию ремесел, религии, семье, государству. Одной из важнейших движущих сил исторического развития наций Гердер считал «народный дух», который, по его мнению, представляет собой «прирожденный или самостоятельно вырабатывающийся характер народов». Гердер обратил серьезное внимание на отражение характера народа в его языке и считал необходимым составить общее описание национальных особенностей именно по этому признаку. Так, например, он утверждал, что язык «деятельных» народов характеризуется обилием глагольных наклонений, а китайский язык свидетельствует об «отсутствии у китайцев изобретательности в крупных жизненных явлениях и о злосчастной тонкости в мелочах» (Гердер, 1959: 279). Язык и традиции, обычаи и ценности — вот важнейшие составляющие народного духа, дающие основу для его изучения.

Немецкий философ И. Кант подвел своеобразный итог изучению проблемы национального характера в XVIII в. В понятие «нация» он включал ту часть народа — «объединенного в той или другой местности множества людей, составляющего одно целое», которая «ввиду общего происхождения признает себя объединенной в одно гражданское целое», исключив из нее «чернь» («дикую толпу» в этом народе, не признающую гражданских законов). Нация, по Канту, вне всякого сомнения, обладает характером, причем «прирожденным», а уже его следствием является «приобретенный и искусственный» характер. Характер этот не зависит от формы правления, так как последний является не причиной, а следствием первого. Не влияет на него и климат, о чем свидетельствуют, считает Кант, переселения целых народов, хотя и приспосабливавшихся к новым условиям, но не менявших при этом своего характера, сохранив его «в языке, роде занятий, даже в одежде».

По мнению Канта, два европейских народа имеют «определенные» и «неизменные» характеры, при этом противоположные: французы и англичане (Кант в скобках замечает, что речь о немецком народе не идет потому только, что «это была бы похвала автору, который сам немец, т. е. это было бы самохвальством»). Причем проистекают они все из того же «прирожденного характера их далеких предков», докопаться до сути которого невозможно в силу отсутствия «нужных свидетельств». Для «прагматической антропологии» Канта важнее оказываются не причины, факторы и особенности формирования характеров наций, а попытка их систематического изложения, «как они существуют в настоящее время, приводя некоторые примеры, что позволит нам судить о том, чего один народ может ожидать от другого и как один из них может использовать другого с выгодой для себя» (Кант, 1966: 564). Такие вот вполне конкретные, практичные и полезные для немецкого народа сведения.

В своем труде «Антропология с прагматической точки зрения» (1798) И. Кант сделал интересную попытку нарисовать психологические портреты европейских народов: французов, англичан, испанцев, итальянцев, немцев. Другие народы были обойдены его вниманием вполне сознательно, так как «Россия еще не то, что нужно для определенного понятия о природных задатках, готовых к развитию, а Польша уже не то; национальности же Европейской Турции никогда не были и не будут тем, что необходимо для усвоения определенного народного характера…» Разделяя кратко все европейские народы по их недостаткам (что, считает Кант, важнее, чем привлекать внимание к их достоинствам, так как дает возможности для исправления), немецкий философ рисует следующую обобщенную картину: «1) Страна моды (Франция). 2) Страна причуд (Англия). 3) Страна предков (Испания). 4) Страна роскоши (Италия). 5) Страна титулов (Германия вместе с Данией и Швецией как германскими народами). 6) Страна господ (Польша), где каждый гражданин хочет быть господином, но ни один из этих господ… не хочет быть подданным» (там же). Можно бы и поспорить относительно того, что из вышеперечисленного является «недостатком», а что «достоинством» народа, но именно так эти качестве воспринимались немцем в конце XVIII в.

Философское осмысление проблемы национального характера в форме «народного духа» продолжил Гегель. В своем труде «Философия истории» он отмечал, что «…определенное содержание, которому придается форма общности и которое заключается в той конкретной действительности, которою является государство, есть сам дух народа. Действительное государство одушевлено этим духом во всех своих частных делах, войнах, учреждениях и т. д. Но человек должен и знать об этом своем духе и о самой своей сущности, и сознавать свое единство с ним, которое оказывается первоначальным. Ведь мы сказали, что нравственность есть единство субъективной и всеобщей воли. …Средоточием этого знания является религия». И далее: «Таким образом действует дух народа: он есть определенный дух, создающий из себя наличный действительный мир, который в данное время держится и существует в своей религии, в своем культе, в своих обычаях, в своем государственном устройстве и в своих политических законах, во всех своих учреждениях, в своих действиях и делах. Это есть его дело — это есть этот народ. <…> Отношение индивидуума к этому заключается в том, что он усваивает себе это субстанциальное бытие, что таков становится его образ мыслей, и его способности развиваются так, чтобы он представлял собою нечто. Ведь он находит пред собой бытие народа как уже готовый, прочный мир, к которому он должен приобщиться…» (Гегель, 1993: 99, 121).

Намеченная И. Кантом тенденция перехода от теоретического осмысления природы национального характера к его прикладному описанию определила наравление изучения этой проблемы философией XIX в. Немецкая, позже русская, а также в некотором смысле английская философия сосредоточилась прежде всего на самоанализе, попытке понять самих себя, определить особенности характера и развития своего народа, при этом более материалистический «характер» чаще всего заменялся метафизическими понятиями «дух» или «душа». В соответствии с этим и поиски национальной основы велись теперь больше в духовной области, в сфере достижений культуры, религии, искусства. Идея национального характера дала основание различным романтическим и почвенническим концепциям, получившим широкое распространение на протяжении всего XIX в. и ставшим важнейшим наследием XX в.

По мере развития научной мысли в XIX в. важной новой тенденцией в изучении проблемы национального характера стало обращение к ней ученых, представителей самых разных, в том числе и вновь возникающих, наук. Теперь не только философы, но и фольклористы, лингвисты, этнографы, политологи, психологи, а порой и просто остроумные обыватели составляли трактаты и исследования по этой теме.

Обращает на себя внимание малоизвестный труд, вышедший в Лондоне в 1832 г. под скромным названием «Заметки о национальном характере», общий объем «Заметок» составил два толстых тома. Весьма скромно определив национальный характер как «сочетание самых значительных и определяющих черт, отличающих нацию» (Chenevix, 1832: 1), автор приводит забавную иллюстрацию, объясняющую, по его мнению, суть понятия. Он предлагает рассмотреть три случая. Во-первых, художнику предлагается нарисовать какое-нибудь растение. В этом случае он может пустить в ход воображение, использовать цвета, тени, оттенки и создать идеальный образ, который одновременно будет совершенно реальным и иметь возможный прототип в природе. По этим принципам творят поэты, писатели, художники. Во втором случае, если он рисует какое-то вполне конкретное растение, здесь уже речь идет о копировании натуры, какой она является в действительности. Он должен вывести каждую деталь, не игнорируя и возможные недостатки, часть реальной действительности. Так поступают историки и биографы. Наконец, задача художника становится совершенно особой, если ему предлагают написать пейзаж в целом, издалека. В этом случае все многообразие цветов и растений, форм и красок сольется в единое целое, став универсально зеленым. Именно с этих позиций, заключает английский автор, и должен рассматриваться национальный характер.

В Германии в этот период начинается сбор материалов для изучения «народного духа» в самых разных областях — истории, права, мифологии, фольклористике. Братья Гримм собрали и опубликовали получившую всемирную известность коллекцию народных сказок, издали труд по немецкой мифологии, начали работу по составлению словаря немецкого языка с детальным описанием словарного состава языка и этимологическими объяснениями. Изучение фольклора, мифологии и языка надолго становится важнейшей составляющей изучения характера народа. В России аналогичная работа по сбору материала велась В. И. Далем, П. В. Киреевским, А. Н. Афанасьевым.

Обращение к практическому народоописанию привело к тому, что проблема национального характера к середине XIX в. стала центральной для развивающейся науки этнографии. В России ее изучение шло в рамках созданного в 1845 г. Русского географического общества (в Европе аналогичные общества возникли несколько раньше: в 1821 г. в Париже, 1828 г. в Берлине, 1830 г. в Лондоне), ставившего своей основной задачей описание «родной земли и людей ее обитающих», а также в меньшей степени зарубежных стран. Вскоре после появления общества в нем создается Отделение этнографии, деятельность которого по сбору, обработке и изданию материала стала заметным явлением в отечественной науке. Уже в 1848 г. разрабатывается и рассылается по всем губерниям специальный опросник, содержащий шесть основных разделов: относительно наружности; о языке; о домашнем быте; об особенностях общественного быта; об умственных и нравственных способностях и образовании; о народных преданиях и памятниках. За неполных четыре года по разным регионам было собрано почти 1300 рукописей.

Особенностью развития отечественной этнографии (схожие процессы шли и в немецкой науке) середины и второй половины XIX в. был ее повышенный интерес к вопросам характера или души народа, проблемам этнической психологии. Один из современников писателя-публициста, путешественника и этнографа-любителя Сергея Максимова (1831–1901) так определил его деятельность: «Он не был ученым-этнографом. Он не измерял черепа, не определял обхватов груди и длины оконечностей. Но то, что он мерил, и то, чего нельзя измерить никаким другим прибором, кроме человеческой чуткости и таланта, была душа народная, народная психология, народное мировоззрение» (Максимов, 1981: 23). В определенном смысле эта характеристика применима ко многим лучшим представителям отечественной этнографии.

Сосредоточив свое внимание на сборе практического материала, эти исследователи-бытописатели внесли незначительный вклад в теоретическое осмысление проблемы. Упомянутый выше С. Максимов так определял суть проблемы: «Со своей верой, при своем языке, мы храним еще в себе тот дух и в том широком и отвлеченном смысле, разумение которого дается туго и в исключение только счастливым, и лишь по частям и в частностях… Познание живого сокровенного духа народа во всей его цельности все еще не поддается, и мы продолжаем бродить вокруг и около» (там же: 430). Еще один археолог и этнограф — А. В. Терещенко (1806–1865) — в своем капитальном труде «Быт русского народа» (1847–1848) дал практическое описание всех сторон русского быта, прежде всего взятое в контексте особенностей русского народа. Своеобразие национальных характеров он довольно категорично выводил из климатических условий. «Все обитатели земного шара, — писал Терещенко, — согреваемые одним солнцем, живущие под одним всемирным небом, представляют в своих наклонностях и действиях большое разнообразие. Климат, резко выказывающийся во всем существующем в природе, отпечатлевается равномерно в умственных и физических свойствах человека». В соответствии с этим утверждением «…жители жаркого пояса, расслабляемые нестерпимым зноем, нечувствительно предаются неге и беспечности», а основными чертами их характера являются «мстительность и отчаяние, лукавство и малодушие». И конечно же, «люди северных поясов, испытывая все ужасы холода, находились во всегдашнем движении, посему деятельность, бодрость и мужество суть отличительные их качества. — Крепкие и неутомимые, хладнокровные и расчетливые, любознательные и легко все перенимающие, они твердо идут вперед и достигают своей цели» (Терещенко, 1997: 13, 14).

В XIX в. к описанию национальных характеров обращаются и литераторы. Знаменитые заметки мадам де Сталь о различных европейских народах снискали ей скандальную репутацию в своей стране и громкую славу вне ее. В России Н. М. Карамзин писал, что в «характере единоземцев есть всегда некоторое сходство, и жители одного государства образуют всегда, так сказать, электрическую цепь, передающую им одно впечатление посредством самых отдаленных колец или звеньев» (Карамзин, 1964a: 280). Он подчеркивал сложность проблемы: «…сходствуя с другими европейскими народами, мы и разнствуем с ними в некоторых способностях, обычаях, навыках, так, что хотя и не можно иногда отличить россиянина от британца, но всегда отличим россиян от британцев: во множестве открывается народное» (Карамзин, 1964b: 238).

Наконец, писатели в своих художественных произведениях яркими образами все активнее закрепляют устойчивые представления о других народах и их характерах. Череда немцев, англичан, французов на страницах русской классической литературы наложила свой отпечаток на их восприятие многими поколениями читателей.

В отдельных случаях художественные описания представляют несомненный интерес точностью своих наблюдений. Так, Н. В. Гоголь тонко уловил связь между языком и характером народов: «Сердцеведением и мудрым познанием жизни отзовется слово британца, — писал он в «Мертвых душах», — легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное умнохудощавое слово немец; но нет слова, которое было бы и так размашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово». А вот замечание А. П. Чехова, сделанное на основании его наблюдений во время европейского путешествия: «Вследствие разницы климатов, умов, энергий, вкусов, возрастов, зрений равенство среди людей никогда не возможно. Неравенство поэтому следует считать непреложным законом природы. Но мы можем сделать неравенство незаметным, как делаем это с дождем или медведями. В этом отношении многое сделают воспитание и культура» (Чехов, 1987: 9).

Начиная с середины XIX в. изучение национальных характеров все больше выходит на государственный уровень. Важность этой проблемы, ее политическое значение делают ее предметом пристального внимания политологов, историков, государственных деятелей. Подробное описание характера американского народа, основанное на личном наблюдении и анализе различных источников, а также попытка проанализировать истоки и пути формирования этого характера сделаны молодым французским аристократом А. де Токвиллем, отправленным правительством своей страны для ознакомления с североамериканскими штатами. Результат оказался блестящим, а итоговый труд «Демократия в Америке» в отдельных положениях и сегодня, спустя полтора столетия, представляет практический интерес.

Обращались к этим проблемам и государственные деятели России, как консерваторы, например К. П. Победоносцев, поднимавший эту проблему прежде всего в своих трудах по народному просвещению, так и либералы, в том числе видный общественный деятель, правовед и этнограф К. Д. Кавелин. Последний уделил особое внимание рассмотрению концепции национального характера, считая, что следует стремиться к определению характера народа в целом путем изучения его отдельных психологических свойств в их взаимосвязи. Народ, по его мнению, «представляет собой такое же единое органическое существо, как и отдельный человек. Начинайте исследовать его отдельные нравы, обычаи, понятия и остановитесь на этом, вы ничего не узнаете. Умейте взглянуть на них в их взаимной связи, в их отношении к целому народному организму и вы подметите особенности, отличающие один народ от другого» (Кавелин, 1900: 42). Особо подчеркивал Кавелин устойчивость характера народа, подчеркивая, что для того «…чтобы правильно оценить народ, следует говорить не о его нравственных достоинствах или недостатках, которые могут изменяться, а о характеристических свойствах и особенностях его духовной природы, которые придают ему отличную от других физиономию и, несмотря на все превратности судьбы, удерживаются через всю его историю» (Кавелин, 1989: 460).

Не остались в стороне от обсуждения теории национальных характеров и революционные деятели. Н. Г. Чернышевский посвятил этой проблеме главу «О различиях между народами по национальному характеру» в своем труде «Очерк научных понятий по некоторым вопросам всеобщей истории». Признавая существование различий между народами Западной Европы, он, как и большинство революционеров-демократов, подчеркивал важность классово-социальных противоречий внутри каждой нации, не позволяющих говорить о единстве характеров тех или иных народов. «По образу жизни есть очень важные различия между людьми, — писал Чернышевский, — но в Западной Европе все существенные различия этого рода не национальные, а сословные или профессиональные… Португальский вельможа по образу жизни и по понятиям гораздо больше похож на шведского вельможу, чем на земледельца своей нации; португальский землевладелец в этом отношении более похож на шотландского или норвежского земледельца, чем на лиссабонского богатого негоцианта» (Чернышевский, 1951: 611). Надо отметить, что Чернышевскому не довелось попутешествовать и его представления о сходстве и различии характеров португальцев и шведов были несколько абстрактными. Ну сколько в середине XIX в. в Петербурге можно было встретить португальских вельмож, норвежских земледельцев или лиссабонских негоциантов? В данном случае теория национального характера отчетливо использовалась в политических и идеологических целях, что получило в XX в. очень широкое распространение.

Во второй половине XIX в. появляется отдельная наука, ставящая своей задачей непосредственно изучение особенностей существования и развития национальных характеров, названная «психология народов». У ее истоков стояли два немецких ученых — филолог Х. Штейнталь (1823–1899) и философ М. Лацарус (1824–1903), в 1859 г. выпустившие труд «Мысли о народной психологии», а также основавшие научный журнал соответствующего направления. Идея их была проста: перенести принципы и методы психологии, изучающей характер индивидуума, на изучение характера народа. Народный дух они рассматривали, с одной стороны, как психическое сходство индивидов, а с другой — как самосознание. Программа ставилась обширная, объектом изучения новой науки стали языки, мифы, мораль и нравы, религия, искусство, наука, развитие культуры, исторические судьбы народов. Вся область исследования делилась на две большие части: теоретическую, рассматривающую общие законы и условия существования «национального духа», и практическую, изучающую характеры конкретных народов. Таким образом, вся область психологии народов распадалась на «историческую психологию народов» и «психологическую этнологию».

Новая наука получила дальнейшее развитие в работах немецкого ученого В. Вундта (1832–1920), создавшего десятитомный труд «Психология народов». Опираясь на идеи Лацаруса и Штейнталя и одновременно отталкиваясь от них, он предложил свое видение нового направления. Вундт считал необходимым проведение комплексного изучения характера народов, сочетание разных направлений научной мысли — философии, истории, антропологии, этнологии, филологии и других — с «психологическими законами исторического развития». Все составляющие части исследования являются объектами изучения различных наук. «Но разве не ясна необходимость, — восклицал ученый, — собрать эти отдельные лучи духовной жизни как бы в едином фокусе, еще раз сделать результаты всех отдельных процессов развития предметом объединяющего и сравнивающего их исторического исследования?»

Вундт возражал против слишком широкого круга объектов науки. Он считал необходимым разграничить те психические явления, которые представляют собой продукты совместного существования и взаимодействия людей, и те, в которых сказывается, по его мнению, преобладающее влияние личностей (как, например, в литературе). «Согласно с этим остаются, — писал Вундт, — в конце концов, три большие области, требующие, по-видимому, специального психологического исследования, — три области, которые — в виду того, что их содержание превышает объем индивидуального сознания — в то же время обнимают три основные проблемы психологии народов: язык, мифы и обычаи» (Вундт, 1912: 202). Правда, все три понятия толковались довольно широко, так в мифы попадало и миросозерцание, а обычаи включали в себя также право и элементы государственного устройства.

В России сторонником «психологии народов» как отдельной научной дисциплины был А. А. Потебня (1835–1891), считавший, что «психология народов должна показать возможность различия национальных особенностей и строения языков как следствие общих законов народной жизни» (Потебня, 1892: 48). Абсолютизация роли языка как источника этнопсихологических особенностей вообще отличала отечественную науку. Были и противники этой точки зрения. Например, В. М. Бехтерев выступал против гиперболизации значения языка, а также с критикой понятий «народная душа», «народный дух», «народное чувство», разрабатывая биологическое направление. Но большинство разделяло лингвистический подход к изучению вопроса. Так, Г. Г. Шпет, прочитавший в начале XX в. первый в России курс этнической психологии в Московском университете, считал именно язык определяющим фактором формирования национального характера. Он широко использовал терминологию первой половины XIX в., считая, что «к настоящему времени термин «душа» настолько уже очищен от метафизических пережитков, что им можно пользоваться». По его определению, «каждый исторически образующийся коллектив — народ, класс, союз, город, деревня и т. д. — по-своему воспринимает, воображает, оценивает, любит и ненавидит объективно текущую обстановку, условия своего быта, само это бытие — и именно в этом его отношении ко всему, что объективно есть, выражается его «дух», или «душа», или «характер», в реальном смысле» (Шпет, 1996: 9).

Особняком стоит своеобразная концепция национального характера, разработанная французским психологом и социологом Гюставом Лебоном (1841–1931). Очень категоричная и этноцентристская, она не могла не вызвать справедливой критики, однако представляет несомненный интерес как попытка систематизированного и последовательного изложения взглядов на природу психологии народов. Лебон считает характер народа («психический склад» или «душевный строй» — все эти понятия он употребляет как синонимы) определяющим фактором его исторической судьбы. При этом, по его мнению, «основы народной души: общие чувства, общие интересы, общие верования».

Суть ключевых положений концепции Лебона сводится к следующему. В природе нет и не может быть равенства — ни между расами, ни между народами, ни между полами, есть сильные и слабые, высшие и низшие, и законы для них должны быть разными. То, что хорошо для одних, невозможно для других: чужие верования, институты, особенно государственные, не переносятся на другую почву. «Ничего нельзя, — писал он в своем труде «Психология народов и масс», — понять в истории, если не имеешь постоянно в виду, что различные расы не могут ни чувствовать, ни мыслить, ни поступать одинаковым образом, ни, следовательно, понимать друг друга. Без сомнения, различные народы имеют в своих языках общие слова, которые они считают синонимами, но эти общие слова будят у тех, которые их слушают, совершенно несходные чувства, идеи, способы мышления». Что не исключает взаимодействия культур и усвоения отдельных элементов чужой цивилизации в адаптированном, сообразно собственному «душевному складу», виде.

Определяющее значение в формировании характера народа Лебон отводил истории: «Судьбой народа руководят в гораздо большей степени умершие поколения, чем живущие… Покойники суть единственные неоспоримые господа живых. Мы несем тяжесть их ошибок, мы получаем награду за их добродетели». Влияние же родителей и среды на индивидуума, по его мнению, самое незначительное. Такой взгляд шел вразрез с царившими в конце XIX — начале XX в. представлениями о формировании личности, в которых неоспоримое первенство как раз отдавалось воспитанию.

Французский ученый разделял ум и характер народа, считая ум явлением непостоянным, изменяющимся под воздействием воспитания, при этом открытия ума, являясь достоянием всего человечества, легко передаются от одного народа к другому. Характер же явление постоянное, качества характера не могут ни передаваться, ни заимствоваться, они являются исключительным достоянием каждого народа: «Это — неизменный утес, в который волна должна бить изо дня в день в течение веков, чтобы обточить только его контуры; он соответствует специфическому признаку вида, плавнику рыбы, клюву птицы, зубу плотоядного». Высшие расы, к которым, по Лебону, принадлежат европейские народы, отличаются от низших как характером, так и умом; но высшие народы между собой отличаются главным образом характером. Именно характер народа, а не его ум определяет его место и судьбу в истории. В качестве примера ученый приводит современную политическую ситуацию. Так, по его мнению, «только благодаря характеру 60 тысяч англичан держат под своей властью 250 миллионов индусов, из которых многие по крайней мере равны им по уму, а некоторые неизмеримо превосходят их эстетическим вкусом и глубиной философских воззрений».

Единственное, что может пошатнуть основы коллективной души, считал Лебон, это идеи, именно они могут повлиять на нее и привести к серьезным изменениям в характере народа. В единстве и общности чувств и интересов, в их устойчивости, Лебон видел залог процветания народа. «Приобретение прочно сложенной коллективной души, — подчеркивал он, — представляет собой для известного народа апогей его величия. Разложение этой души означает всегда час ее падения. Вмешательство чужеземных элементов составляет одно из наиболее верных средств достигнуть этого разложения» (Лебон, 1995: 36, 20, 32, 34, 141).

Сосредоточив внимание на определении природы национального характера и на практическом анализе особенностей тех или иных народов, научная мысль до XX в. почти не касалась вопросов типологии культуры. Ярким исключением здесь являются построения русского историка, общественного деятеля и публициста Н. Я. Данилевского (1822–1885), создавшего теорию культурно-исторических типов. Деление человечества на крупные группы осуществлялось, как правило, по внешнему признаку и давно, а научное осмысление проблемы — все в том же XVIII в. Так, у Иммануила Канта человечество делится на четыре расы: белую, негритянскую, монгольскую (хунну, или калмыцкую) и индийскую (индостанскую). Согласно французскому анатому Кювье (1769–1832), человеческих рас три — белая (кавказская), черная (эфиопская) и желтая (монгольская), а немец Иоганн Фридрих Блюменбах (1752–1840) насчитал пять рас — кавказскую, эфиопскую, американскую, монгольскую и малайскую. Однако все эти концепции не носили оценочного характера, лишь разделяли население планеты по определенным внешним признакам и остались незамеченными. Другая судьба постигла созданную в 1842 г. шведским исследователем А. Ретциусом (1796–1860) систему деления на расы, в основу которой было положено изучение относительной длины черепа и величины лицевого угла. Он выделил две расы, объединив древних германцев, кельтов, римлян, греков, индусов, персов, арабов и евреев в группу «долихоцефальных (длинноголовых) ортогнатов», а угров, европейских турок, албанцев, басков, древних этрусков, латышей и славян в группу «брахицефальных (короткоголовых) ортогнатов». При этом первая раса принадлежала к числу высших и, следовательно, должна была играть лидирующую роль в судьбах человечества, перекраивая вторую, низшую, по своему образу и подобию. За внешними различиями, согласно этой концепции, стояли различия в характерах и судьбах народов. Искусственность и спорность этого деления очевидны. Концепция Ретциуса многократно подвергалась справедливой критике, что не помешало ей оказать значительное влияние на развитие науки и политики, оказаться на редкость жизнеспособной и дожить до сегодняшнего дня.

В основу системы Данилевского был положен культурно-исторический принцип, согласно которому он выделил 10 типов самобытных цивилизаций, включив в них только те народы, которые, по мнению автора, были «положительными деятелями» в истории человечества, каждый из которых «развивал самостоятельным путем начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особенных внешних условиях жизни, в которые они были поставлены, и этим вносил свой вклад в общую сокровищницу» (Данилевский, 1991: 88). Расположенные в хронологическом порядке, они выглядят следующим образом: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитический, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитический, или аравийский и 10) германо-романский, или европейский. Россия со славянством образовывала новый, собирающийся в скором времени проявиться культурно-исторический тип, совершенно отличный и отдельный от Европы. Что касается Америки, то ее значение еще не выяснилось для Данилевского, и он колебался, признать ее или нет самостоятельным культурно-историческим типом.

Данилевский выделил пять основных законов исторического развития: определяющим фактором принадлежности к самобытному культурно-историческому типу является языковая общность; для развития цивилизации необходима политическая независимость; начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа; каждый тип вырабатывает ее для себя, при большем или меньшем влиянии чуждых ему предшествовавших или современных цивилизаций; цивилизация достигает своего расцвета только тогда, когда ее различные этнические элементы составляют единую политическую систему; период становления цивилизации бывает всегда продолжительным, а расцвета — коротким, после чего наступает ее смерть.

Каждый культурно-исторический тип, по Данилевскому, характеризуется особым психическим строем, который в конечном счете, при переходе к конкретному анализу, сводится к более частным различиям в национальном характере. Он признавал существование как врожденных, так и благоприобретенных черт. «Различия в характере народов, — отмечал Данилевский, — составляющих самобытные культурно-исторические типы, те различия, на которых должно основываться различие в самих цивилизациях, составляющие существенное содержание и плод их жизненной деятельности, могут быть подведены под следующие три разряда: 1) под различия этнографические; это те племенные качества, которые выражаются в особенностях психического строя народов; 2) под различия руководящего ими высшего нравственного начала, на котором только и может основываться плодотворное развитие цивилизации, как со стороны научной и художественной, так и со стороны общественного и политического строя; 3) под различия хода и условий исторического воспитания народов» (там же: 173).

Данилевский считал проблему национального характера крайне сложной, полагая, что едва ли возможно найти такую черту характера одного народа, которой бы совсем не существовало у другого, речь может идти только о количественном соотношении, которое практически невозможно выразить реальными цифрами. Поэтому он думал, что частные наблюдения и описания народов не могут дать подлинной информации об их характерах. Чтобы определить характер, надо найти такую общую, постоянную и значительную по важности черту, которая проявляется на протяжении всей исторической деятельности народа. Так, в романо-германском типе такой чертой, по его мнению, является насильственность, а в русском — терпимость и ненасильственность.

XX в. привнес в развитие взглядов на национальный характер много нового, некоторые исследователи даже полагают, что научное рассмотрение проблемы началось именно в этом столетии, с чем нельзя согласиться в силу того, что основные направления, пути и способы были намечены и проработаны все-таки значительно раньше. Как бы там ни было, но изучение национальных характеров шло по пути интенсификации и обновления.

По традиционному пути осмысления проблемы в историко-философском русле продолжала идти русская философия, развивая и дополняя зародившиеся еще в конце предшествующего века темы и подходы. «Русская идея», «русская душа», т. е. в конечном счете все тот же русский национальный характер, находились в центре ее внимания. Большинство философов не ставило перед собой задачи теоретического порядка, признавая сложность и запутанность вопроса. Так, Н. А. Бердяев отмечал, что «есть очень большая трудность в определении национального типа народной индивидуальности. Тут невозможно дать строго научного определения» (Русская идея, 1994: 204). Однако рассмотрение России как особого культурного и духовного мира, поиск истоков современного состояния и путей будущего развития неизбежно приводили не только к признанию существования национального характера, но и к выводу о его определяющей роли в судьбах страны. Вяч. Иванов в статье «О русской идее» подчеркивал: «Есть особенности народной психологии, есть черты национального характера и гения, которые надлежит принять как типический феномен и внутренне неизбежный двигатель судеб страны. Как бы мы ни объясняли их — географическими и этнографическими условиями и данными материального исторического процесса или причинами порядка духовного, — мы равно должны признать их наличность, действенность, быть может, провиденциальность в развитии народа» (Русская идея, 1992: 232).

Интересный феномен представляет собой русская философия в изгнании. После революции 1917 г. многие мыслители, кто добровольно, а кто вынуждено, покинули Россию и продолжили свою научную деятельность за границей. Эта сложная ситуация привела к своеобразному взрыву творческой энергии — тема русской идеи и осмысление русского характера достигли своеобразного апогея. Причин тому было несколько. Во-первых, революция, грандиозные перемены, произошедшие в кратчайшие сроки в родной стране и приведшие к изгнанию, заставляли вновь и вновь обращаться к поиску истоков и причин событий, а в конце концов все к тому же национальному характеру. Во-вторых, длительное пребывание в инокультурной среде, в окружении иностранцев с иными традициями, нравами, особенностями поведения, не познавательная приятная экскурсия в другую страну, а живая реальная повседневная жизнь — все это невольно приводило к постоянным сравнениям «своего» и «чужого», размышлениям на тему национального своеобразия различных народов. Ну и, наконец, ностальгия, которой мучались многие, заставляла обращаться к «русской теме» чаще, чем это было в прошлом.

Обращение к этой проблеме объединяло представителей самых разных направлений, оказавшихся волею судеб вдали от родины: русофилов, западников, монархистов, республиканцев. Затрагивали ее и представители евразийства, течения, получившего большое распространение в эмиграции и создавшего яркие научные концепции. Один из его столпов, Н. С. Трубецкой, отмечал, что в основе евразийского учения лежит понятие личности, но в этом случае своеобразный выход был найден, и появился термин «коллективная личность народа» (Трубецкой, 1995: 117), рассматриваемая как единое психологическое целое и, как всякая личность, имеющая некоторую форму самопознания.

В западной науке в первые десятилетия XX в. все отчетливее идет процесс размежевания теории и практики. Теоретическое осмысление проблем национального характера остается в сфере философии и нарождающейся культурологии, а практическое — попадает в круг интересов антропологии и этнологии. Причем разрыв между этими направлениями становится столь значительным, что каждая из них существует отдельно друг от друга, идет своими путями, считая проблему только своей прерогативой, прикрываясь различными терминами и не признавая того факта, что предмет исследования у них в конечном итоге один и тот же. Каждая из наук создает своих классиков, находит свои точки отсчета, свои программные произведения. Нередко возникавшие новые направления начинали все заново, с нуля, игнорируя предшествующий опыт как не имеющий отношения к их области знаний. И вместе с тем в центре внимания самых разных наук, пусть и под разными обличиями, остается проблема национального характера, да и деление гуманитарного научного знания на отрасли всегда условно.

Философская и культурологическая мысль сосредотачивается на поисках определения понятия «национальный характер», практически отказываясь от этого термина, используются старые, создаются новые — здесь и «душа», и «дух», и «коллективный разум». На первый план выходит типология культуры, появляются концепции О. Шпенглера, А. Дж. Тойнби, К. Ясперса и других, предлагающие свои критерии деления человечества по культурно-историческим признакам. Безусловно, особенности каждого типа предполагают и отражение их в характерах, однако эта проблема отходит на второй план и рассматривается скорее опосредованно, речь идет о развитии человечества, а не конкретных народов.

XX в. по-новому подошел к старой проблеме. Ее изучением занялись представители самых разных научных направлений — психологи, социологи, историки, филологи, антропологи. Из тихих кабинетов философов проблема перекочевала в лаборатории ученых, ее проверяли и перепроверяли, рассматривали с самых разных точек зрения, изыскивали различные подходы и методы, наконец, вообще поставили под сомнение сам факт существования национальных характеров.

Начиная с 1920-х гг. проблемой активно занялись антропологи, применив к ее изучению свои испытанные методы, среди которых важное место занимали личные наблюдения и полевые исследования. На первый план вышел поиск способов изучения национального характера, научно-объективных и точных. Центр исследования переместился в Соединенные Штаты Америки, где стали складываться свои школы и направления, причем исследования часто велись с чистого листа, накопленный наукой предшествующий философский и историко-культурный опыт если и учитывался, то крайне опосредованно. В этой ситуации первыми объектами исследований стали различные племена, ведущие крайне замкнутый образ жизни, практически отрезанные от внешних воздействий современной цивилизации и сохранившие свои традиции, привычки и обряды в первозданном виде.

Заметным явлением в истории исследования национальных характеров в XX в. стала американская антропологическая школа, основанная немецким ученым, работавшим в Америке, Ф. Боасом (1858–1942). По мнению одного современного исследователя, «современная антропология началась с Френца Боаса. Сам же он начал с научного скептицизма, которому подверг традиционные направления изучения человека, высвечивая и отвергая ложное и недоказуемое, требуя возвратиться к эмпирическим исследованиям и начать с установления элементарных истин, таким путем открывая новые подходы и создавая новые методы» (History, Evolution…, 1985: 15; цит. по: Лурье, 1994: эл. ресурс). Подобного рода «научный скептицизм» имел, несомненно, свою сильную сторону. Он позволил по-новому подойти к старой проблеме, изучение которой в некотором роде зашло в тупик к этому моменту, разработать свежие интересные концепции, оригинальные методы. Недостатком же, как часто бывает в подобных случаях, стало «изобретение велосипеда», к которому нередко сводились трудные и мучительные поиски истины, связь этого нового направления с традиционными направлениями предшествующих эпох очевидна и знакомство, а главное принятие многих уже сделанных наработок, значительно облегчило бы работу ученых.

В центре концепций Боаса оказалось понятие «культура». Все различия между народами он считал результатом исторических и социальных факторов. По его мнению, «фиксированных характеров» у народов нет, а их поведение объясняется общественным окружением и социальным фоном. Особое место в трудах Боаса занимали антирасистские концепции: расы он также считал не биологическим, а социальным явлением. Политика в XX в. все теснее переплетается с научными исследованиями.

Взгляды Боаса нашли продолжение в трудах его учеников. Для идей Рут Бенедикт также характерен социокультурный детерминизм, ставивший поведение и образ мыслей как индивида, так и целого общества в прямую зависимость от социальных и культурных причин. Другая ученица и последовательница Ф. Боаса — М. Мид. Ее работа «Взросление на Самоа» по сей день считается классическим описанием культуры народов этих островов. Мид ввела в психологическую антропологию детскую тему, проследив связь особенностей психологии различных народов с ранним детством — традициями ухода за младенцами, спецификой детского туалета (умыванием, пеленанием и т. д.), отношением взрослых к детям. Ее подход надолго прижился в американской антропологии. Бенедикт и Мид считали, что их концепции неприменимы к большим современным обществам и первоначально занимались изучением небольших племенных объединений. В этот период также значительное влияние на антропологию оказали психоанализ и идеи З. Фрейда, что сказалась на трудах последователей школы Боаса.

Продолжателем идей Бенедикт и Мид можно считать и известного британского ученого Джеффри Горера, работавшего в США. Его работы о японском, американском и русском характерах, которые во главу угла ставили уход за детьми, стали событием в изучении национальных характеров. Несмотря на сомнительность базовых заключений (так, особенности русского характера Горер напрямую связывал с методом тугого пеленания, распространенным в русской культуре, отсюда, по его мнению, склонность русских к тоталитаризму и неудержимость, когда русский человек вырывается на свободу), многое в его исследованиях оказалось новым и плодотворным.

Начиная с конца 1930-х гг. изучение проблемы национального характера выходит на новый уровень. Особым рубежом стала Вторая мировая война, во время которой заметно вырос интерес к проблеме, а особенно к ее практическим аспектам. На первый план выходит описание особенностей характера тех или иных народов, причем антропологи, до этого увлекавшиеся преимущественно полевыми исследованиями экзотических племен, обращают теперь свое внимание на развитые народы, прежде всего на тех, кто оказался втянут в военные действия. Интерес представляли как противники, так и союзники: в этот период наибольшее число книг посвящается немцам, японцам, американцам, британцам и русским («увлечение» последними продолжалось и позже, в период «холодной войны»).

В силу политических причин «полевые исследования» большинства из упомянутых выше народов были невозможны, так возник метод исследования национальных характеров «на расстоянии» — через современные документы, которые попытались использовать как исторические источники при воспроизведении картины прошлого. В центре внимания исследователей, среди которых были Рут Бенедикт, Маргарет Мид и Джеффри Горер, оказались произведения литературы, художественные фильмы, газетные статьи, заметки путешественников, выступления политических деятелей. Выполняя поставленные государством задачи, исследователи создавали упрощенные описания народов, делая это не с научными, а с военными и государственными целями.

Сам по себе метод изучения народа по комплексным современным источникам представляется крайне плодотворным, хотя в тот период должного развития он не получил, а оказался зажатым в тиски идеологии и политики. Картина, «воспроизводимая» по подобного рода документам, слишком уж соответствовала политическим установкам. Советская наука не случайно критически оценивала подобные попытки, связывая их прежде всего с политическими мотивами: возможностью психологической обработки военных противников, зарубежной пропагандой, обслуживанием деятельности политических агентов за рубежом. Б. Ф. Поршнев, вполне позитивно отзываясь о попытках поиска культурных особенностей разных народов в младенческом воспитании, считал, что, пытаясь описать «на расстоянии» характеры цивилизованных народов, американские антропологи «всучивают неразборчивым покупателям почти одни пошлые благоглупости» (Поршнев, 1966: 103).

Гораздо большее распространение (и надолго) получили разного рода интервью и тесты, использовавшие принципы изучения психологии человека применительно к той или иной нации. Подобный вид исследования вполне конкретен и «осязаем», его итоги можно выразить столь понятными и желанными для ученых цифрами и конкретными данными.

Одна проблема: при изучении национальных характеров любое тестирование или опрос оказываются совершенно беспомощными и дают в лучшем случае лишь вспомогательный материал. К тому же интервьюируемыми были военнопленные или, главным образом, недавние иммигранты, что скорее затемняло, чем проясняло картину. Так, в результате широкомасштабного эксперимента, проведенного в 1950-х гг., включавшего тестирование, опрос и наблюдение за русскими иммигрантами, были сделаны следующие выводы в отношении русского характера. Во-первых, для русских очень важны межличностные отношения, тесные связи, ощущение себя частью общего целого. Во-вторых, они импульсивны и не скрывают эмоций. В-третьих, они демонстрируют сильную зависимость от власти и группы. Наконец, в русском характере было открыто много противоречий, склонности к пессимизму, депрессии, пассивности (Peabody, 1985: 151–152) (последнее вполне предсказуемо в недавних иммигрантах, неуверенных в завтрашнем дне). Для того чтобы прийти ко всем этим выводам, совершенно необязательно было проводить какие-либо эксперименты: ими полнятся книги о России, вышедшие на Западе за 100 и 200 лет до этого.

Тестирование в такой деликатной сфере, как определение национальных особенностей, напоминает чем-то количественные методы в истории, столь популярные в Советском Союзе в начале 1980-х гг. Один серьезный молодой исследователь много лет занимался атрибутикой анонимного памфлета, вышедшего в России в XVIII в., считал слова, определял окончания, рисовал графы и многочисленные таблицы. Заметим, что компьютеры в то время не были столь распространенным явлением, как сейчас, что заметно осложняло работу и придавало ей еще больше научного веса. На вопрос, как он все-таки по всем этим цифрам определил автора, ученый честно ответил, что на автора ему указал его научный руководитель, известный академик.

Политические события сыграли не последнюю роль в пересмотре традиционных взглядов. С одной стороны, распространение в мире ультранационалистических, откровенно шовинистических и крайне этноцентристских идей привело к тому, что многие ученые стали яростно бороться с самой концепцией, отстаивая идеи равенства рас, наций и народностей. Ведь признавая наличие национального характера, мы, на первый взгляд, невольно признаем и возможность существования плохих и хороших, сильных и слабых народов. С другой стороны, глобализация мировых процессов, все более тесные контакты между народами, все возрастающее значение кооперации между странами привели к повышению интереса к проблеме национального характера и ее возведению в статус государственной.

Во второй половине XX в. в научные исследования национального характера все активнее вмешивается не только политика, но и бизнес, все отчетливее заметен прагматический подход в этом вопросе. Не теоретическое изучение проблемы с целью определения понятия национального характера и путей его формирования, а попытки создания определенной научной схемы, с помощью которой можно было бы определить особенности тех или иных народов, прежде всего с целью понимания, общения и прогнозирования поведения, — вот что становится главным для большинства западных исследователей проблемы.

В этот период нередко забывается, что национальный характер — вещь тонкая, деликатная и эфемерная, обращаться с которой надо осторожно, избегая упрощенных обобщений. В науке преобладает стремление найти простые способы решения этой сложной проблемы, разрабатываются определенные параметры культуры, которые должны помочь загнать все нюансы поведения, мыслей и чувств народов в определенные жесткие рамки. Изучение национальных характеров из области науки все более последовательно переходит в область политики и экономики.

Начинаются поиски упрощенных путей, которые могли бы позволить изучить особенности поведения тех или иных народов эффективно и без особых усилий. В качестве решения проблемы предлагается изучать базовую личность или основную личностную структуру (Кардинер). Или модальную личность (Кора Дюбуа). Или модальную личностную структуру (Алекс Инкельс и Даниэль Левенсон). Или «гений нации» — высшие достижения художественной культуры народа. Вводятся и новые термины, например термин «картина мира», предложенный Р. Редфильдом, предполагающая видение мироздания, характерное для того или иного народа, представление членов общества о самих себе и о своей активности в мире. Все эти поиски все больше затемняют картину и ставят под сомнение вообще возможность научного изучения и описания особенностей тех или иных народов.

Особенное внимание в военные и послевоенные годы изучению и описанию национальных характеров, как уже отмечалось, уделялось в Соединенных Штатах Америки. Именно там возникают основные новые научные школы, посвященные данной проблеме. Правительство активно поддерживает данное направление, открывает исследовательские центры полувоенного характера и субсидирует отдельных ученых.

Все более активное расширение деятельности США в мире — в политической, экономической и культурной сфере — поставило перед государством вполне конкретную задачу: в короткий срок научить американцев общаться с окружающим миром. Не секрет, что географическая отдаленность и даже некоторого рода географическая изоляция Америки в XIX — первой половине XX в. привели к культурному обособлению нации. Американские путешественники, «воспетые» Марком Твеном и Генри Джеймсом, были печально знамениты своим неумением вписываться в иные культуры и промахами в общении с другими народами. А здесь речь шла не о единичных туристах, плывших на кораблях в далекую Европу или Азию, а об армии чиновников, активистов общественных организаций, бизнесменов, политиков, которые на новом виде транспорта — самолете — собирались осваивать новый послевоенный мир.

Так были созданы предпосылки для появления нового направления — межкультурной коммуникации — науки, переведшей изучение национальных характеров в сугубо практическую плоскость. К работе были привлечены самые разные ученые — антропологи, лингвисты, социологи. Необходимо было в короткий срок разработать методы, позволявшие обучать неподготовленных людей навыкам общения с другими народами и культурами, причем делать это, не тратя времени на проникновение в историю и культуру этих стран. Это повлекло за собой выработку четких концепций, стремившихся вместить все многообразные культуры в определенные конкретные параметры, с помощью которых можно было научиться навыкам практического общения. Заметим сразу, что подобный подход неизбежно ведет к упрощению и стереотипизации.

«Классик» межкультурной коммуникации Э. Холл, руководивший в 1950-е гг. в США Институтом службы за границей, предложил следующие базовые параметры культуры. 1. Различное отношение ко времени. Несомненно, разные народы по-разному относятся ко времени, существуют в разных жизненных ритмах, которые складывались веками. Холл также подчеркнул различную ориентированность народов на прошлое, настоящее и будущее. США оказались ярким примером страны, ориентированной на настоящее и недалекое будущее, большинство восточных стран — на прошлое. Он разделил все народы на монохронные (в которых деятельность последовательна, один период — одно дело) и полихронные (в которых возможно несколько видов деятельности одновременно). К первым он отнес США, Германию и ряд народов севера Европы, ко вторым — народы Латинской Америки, Ближнего Востока, Средиземноморья. 2. Высокий и низкий контекст. К последней категории относятся народы, нуждающиеся для поддержания процесса общения в большом количестве подробной и детальной информации, им непонятны намеки и полунамеки, взгляды и недомолвки (Германия, Швейцария). Другим все понятно без лишних слов, межличностные связи и неформальное общение в них слишком тесны, чтобы нуждаться в значительном информационном потоке (Франция, Италия, Испания, Япония, Ближний Восток). 3. Личное пространство. Немцы, американцы и другие стараются сохранять значительное личное пространство во время общения, избегать физических контактов, в то время как для итальянцев, испанцев и французов общение невозможно без похлопывания по плечу, даже в толпе и давке они чувствуют себя вполне комфортно.

Еще один видный американский деятель Г. Хофштеде предложил свои пути легкого «понимания» разных народов. Им были предложены следующие принципы изучения культуры, они даже не слишком нуждаются в пояснении. 1. Индивидуализм (США, Великобритания, Канада, Нидерланды) — коллективизм (страны Латинской Америки, Пакистан, Тайвань). 2. Маскулинность (Ирландия, Греция, Австрия, Италия, Япония) — фемининность (Скандинавские страны) 3. Дистанция власти. Большая дистанция у народов, считающих власть вещью незыблемой, соблюдающих строгую иерархию в обществе, признающих социальное неравенство (Индия, Бразилия, Греция, Сингапур, Мексика). Маленькая дистанция у тех, кто не признает социального неравенства и считает себя в праве вмешиваться и влиять на властные структуры (Австрия, Финляндия, Дания, Норвегия, Израиль). 4. Стремление избежать неопределенности. Эту категорию сам Хофштеде объяснял так: «В непредсказуемых, неясных, неструктурированных ситуациях разные народы испытывают разную степень нервного стресса. Они в разной мере пытаются избежать подобных ситуаций, с помощью сохранения четких принципов поведения и веры в абсолютную правду» (Samovar, Porter, 2001). Словом, одни народы стараются себя хорошо вести, чтобы избежать неопределенных ситуаций, а оказавшись в них, испытают сильнейший стресс (Португалия, Греция, Перу, Бельгия и Япония). Другие же спокойно адаптируются к любым неожиданностям, толерантны ко всему странному и непонятному, более гибкие (США, Ирландия, Скандинавские страны).

Работы Холла и Хофштеде стали определяющими в межкультурной коммуникации, именно на их концепциях основаны все последующие разработки. Трудно судить, насколько полезны подобного рода схемы в сфере деловой коммуникации, для которой они разрабатывались, но в академическом плане концепции американских специалистов в области межкультурной коммуникации не выдерживают критики. По-детски наивные в своей примитивности и упрощенности, они одновременно и опасны, т. к. в конечном счете, согласно им, все народы делятся на две большие категории, в одной неизбежно присутствуют США и большая часть европейских стран (часто за исключением средиземноморских), в другую попадают страны Латинской Америки, Ближнего Востока и ряд других. Вывод о том, что хорошо, что плохо, что правильно, что нет, напрашивается сам собой.

В то время как в США изучение проблемы национальных характеров пошло по практическому пути определения параметров культур и построения схем, пригодных для универсального применения в отношении разных народов, европейские исследователи сосредоточили свое внимание на изучении образов других народов. Здесь возникает такое направление, как «имагология» (на французский манер) или «имиджинология» (на английский). Имидж народа в глазах тех, кто вступает с ним в контакт, является важной составной частью его характера, европейские, а позже американские и русские исследователи достигли значительных успехов в изучении этой научной проблемы.

Изучение проблемы национального характера в Советском Союзе протекало достаточно вяло. Во-первых, непонятна была степень научности данной проблематики, а также ее идеологическое значение. Классики марксизма в целом довольно негативно оценивали национальные начала, подчеркивая преобладание классового единства разных народов. В. И. Ленин вообще обошел эту тему молчанием, что, конечно, открывало некоторое поле для деятельности, но косвенным образом указывало на незначительность данной проблематики для советской науки. К тому же общая политика партии всегда была направлена на воспитание интернационализма, а, следовательно, чрезмерное выпячивание национальных особенностей в этих условиях было по крайне мере неуместно. Не случайно исследователи нередко предпочитали избегать самого термина «национальный характер», заменяя его, например, на «психический склад нации». Особенный интерес к проблеме заметен во время так называемой оттепели 1960-х гг., когда многие исследователи с энтузиазмом обратились к темам, ранее считавшимся непопулярными или даже запрещенными.

На Западе изучением проблемы национальных характеров занимались в это время представители новых специальностей — антропологи, социологи, психологи, что, с одной стороны, позволяло по-новому подойти к старой проблеме, а с другой — лишало ее серьезной академической базы. В Советском Союзе, как и раньше, данная проблематика находилась в введении прежде всего философов, а также историков и этнографов. Были разработаны интересные концепции, предложены новые определения понятия «национальный характер». Так, один из наиболее активных сторонников идеи реальности существования характеров у наций и народов Н. Джандильдин в труде «Природа национальной психологии» (1971) предлагал следующее определение: «Совокупность специфических психологических черт, ставших в большей или меньшей степени свойственными той или иной социально-этнической общности в конкретных экономических, культурных и природных условиях ее развития» (Джандильдин, 1971: 122). А философ С. М. Арутюнян (работа 1966 г.) в национальном характере видел «своеобразный национальный колорит чувств и эмоций, образа мысли и действий, устойчивые национальные черты привычек и традиций, формирующиеся под влиянием условий материальной жизни, особенностей исторического развития данной нации и проявляющихся в специфике ее национальной культуры» (Арутюнян, 1966: 23).

Известный историк Б. Ф. Поршнев в работе «Социальная психология и история» (1966) признавал существование «устойчивого психического склада той или иной общности». Вполне успешно он подверг критике различные буржуазные концепции: «попытки связывать психический склад этнической общности с особенностями ее физической антропологии стоят полностью вне науки»; «консервативна и скрыто расистская» «старая как мир» попытка объяснить различия особенностями климата и географии; психические особенности не связаны с антропологическими, физическими, телесными. Однако своей целостной концепции в отношении путей и методов изучения национальных характеров Поршнев так и не разработал, наметив только возможные перспективы. В частности, он предположил, что важная роль в исследованиях должна отводиться «традиционным формам труда», «фактору лингвистическому», невербальным средствам общения (Поршнев, 1966: 98–99).

В эти же годы в нашей стране появилось и много активных противников концепции существования национальных характеров. С. А. Токарев деликатно подмечал, что привлечение признака «национального характера» для определения понятия этнической общности, «кроме путаницы, ничего не вносит». И. С. Кон уклончиво ответил на поставленный им же самим вопрос, о том, что такое национальный характер — миф или реальность: «Мне кажется — и то и другое».

Статья в журнале «Советская этнография» в 1973 г. подвела своеобразный итог многолетней дискуссии. Ее авторы в целом крайне негативно оценили и степень изученности проблемы, и сам факт возможности ее изучения. «Как определить, например, характер белорусов?» — задают вопрос авторы. И сами отвечают: «Сравнивать группу белорусских юношей-комсомольцев одного из минских заводов, например, с группой пожилых австрийских крестьянок из альпийской деревушки явно нецелесообразно, так как разительные отличия в их «групповых» характерах имеют мало отношения к «национальному характеру»». Неожиданным, правда, является итог статьи. Авторы приходят к выводу, что «проблема выявления реальностей «национального характера» тех или иных народов требует специальных конкретных исследований» (Козлов, Шелепов, 1973: 75, 82). А следовательно, вопрос остался открытым.

В западной науке сегодня чаще всего стараются избежать термина «национальный характер», который не вписывается в рамки политической корректности и современной глобализации общества. Вместо него используются более обтекаемые — «национальная идентичность», «национальная принадлежность». Теоретические основы изучения проблемы развиваются главным образом в рамках межкультурной коммуникации, по-прежнему основывающейся на трудах Холла и Хофштеде. Практические же описания характеров разных народов вообще перешли из науки в сферу бизнеса и туризма. Книги «Как делать бизнес в Японии» или «Как общаться с русскими» чаще всего пишутся людьми, далекими от исследовательской работы, — журналистами, социальными работниками, бизнесменами. Только изредка появляются подобного рода прикладные труды, основанные на серьезном научном исследовании.

В России сегодня вновь заметен интерес к проблеме национальных характеров вообще и русского в особенности. Активные международные контакты и ставшие обычными поездки в разные страны подогревают интерес к другим народам. Современная переломная эпоха в отечественной истории неизбежно привела к подъему интереса к русскому характеру, активизировала попытки понять самих себя, определить особенности поведения, склада ума, национальных предпочтений и традиций. Не в последнюю очередь это подогревается желанием спрогнозировать возможные пути будущего развития страны.

Вместе с тем по-прежнему сохраняется и негативное в целом отношение к данной проблематике: концепция национального характера часто связывается с идеями национализма, шовинизма, имеет порой несколько одиозный оттенок. Надо отметить, что в условиях существующей издательской свободы (включая и совершенно неконтролируемые электронные версии) уровень многих работ, посвященных проблемам национальных особенностей, крайне низок и имеет порой ярко выраженную публицистическую или пропагандистскую направленность. Подобные работы не имеют ничего общего с обсуждаемой проблемой.

Если в Америке продолжает развиваться тенденция, направленная на упрощение процесса познания характеров народов, то у нас заметно скорее усложнение проблемы, во всяком случае словесное. Ведутся бесконечные споры по поводу терминологии и дефиниций различных понятий, нагромождаются слова и изобретаются новые термины, отсутствует какая бы то ни была единая линия в изучении проблемы, нет преемственности, даже в солидных трудах. Вот далеко не полный перечень наук, занимающихся разработкой проблемы: традиционные — лингвистика, философия, история, этнография (этнология), психология; более новые, появившиеся в XX в., — этнопсихология, антропология, психологическая антропология, социальная антропология, культурная антропология, историческая этнология, социология, социальная психология, межкультурная коммуникация, этнолингвистика и многие другие. Каждая из них опирается на своих «классиков», свои методы, подходы, материал.

Еще одна тенденция, характерная для изучения национальных характеров в современной российской науке, — это стремление разбить проблему на части, видимо для того, чтобы легче было изучать столь непростой вопрос. Отдельно изучаются картины мира, стереотипы, образы, менталитеты, коммуникация, хотя во всех случаях речь все равно неизбежно сводится все к той же старой проблеме.

Наиболее интересные работы по проблемам национальных особенностей сегодня написаны на конкретном материале и в рамках устоявшихся наук. Одно из лидирующих мест в изучении проблематики заняла лингвистика, интересные концепции предлагают историки и психологи.

Из всего многообразия современных имен и концепций хотелось бы привести те, которые предлагают наиболее четкие определения и пути исследования национальных характеров.

В учебнике этнографии для студентов вузов читаем: «Культурное единство членов этноса… неразрывно связано с некоторыми особенностями их психики, главным образом оттенками, стилем проявления общечеловеческих свойств психики. Эти особенности в своей совокупности составляют так называемый этнический (национальный) характер» (Этнография, 1982: 5). Все дальнейшие учебники предлагают вариации на тему этого определения, например: «Этнический характер — это исторически сложившаяся совокупность устойчивых психологических черт представителей того или иного этноса, определяющих привычную манеру поведения и типичный образ действий и проявляющихся в их отношении к социально-бытовой среде, к окружающему миру, к труду, к своей и другим этническим общностям. Он отражает специфику исторически сложившихся свойств психики, отличающих один этнос от другого, и существует в форме стереотипов восприятия, чувствования и поведения, преобладающих в структуре личности большинства представителей этноса» (Садохин, Грушевицкая, 2000: 169).

Позиция современных психологов представлена в работах Г. М. Андреевой. Она отмечает, что традиционно в психологии этнических общностей различают две стороны: 1) наиболее устойчивая часть — психический склад (куда включаются национальный, или этнический, характер, темперамент, а также традиции и обычаи) и 2) эмоциональная сфера, куда включаются национальные, или этнические, чувства (Андреева, 1996: 165).

По мнению историка С. В. Лурье, национальный характер отражает психологические особенности представителей той или иной нации. Насчет «представителей» можно и поспорить, но вот предлагаемое направление изучения проблематики представляется очень интересным. Лурье предлагает изучать этносы в разные фазы их существования: «…наибольший интерес представляют переломные периоды в жизни народа, когда мы можем наблюдать изменения в его сознании, поведении, организации и фиксировать, что в любых обстоятельствах остается неизменным, что отбрасывается, что видоизменяется и как».

Историки Л. Н. Пушкарев и А. А. Горский предлагают заменить понятие «менталитет» двумя дополняющими друг друга терминами — «мировосприятие» и «самосознание». Под менталитетом же понимается «совокупность сознательных и бессознательных установок, сопряженных с этнической традицией» (Мировосприятие…, 1994: 3).

Лингвистический аспект проблемы детально разработан в трудах филолога С. Г. Тер-Минасовой, которая на широком языковом материале предлагает анализ конкретных характеристик различных народов — русских, британцев, американцев и других. По ее мнению, «самым надежным научно приемлемым свидетельством существования национального характера является Его Величество национальный язык. Язык и отражает, и формирует характер своего носителя, это самый объективный показатель народного характера» (Тер-Минасова, 2000: 147).

Подводя итоги, необходимо еще раз выделить отдельные этапы в изучении проблемы национального характера. Научное изучение проблемы началось на рубеже XVII–XVIII вв. и более ста лет развивалось в рамках философии истории. Усилия ученых в то время были направлены прежде всего на то, чтобы попытаться понять природу этого явления, доказать сам факт его существования и определить факторы, влияющие на его развитие. В XIX в. изучение национального характера делается достоянием разных наук. Кроме традиционных философии и истории, им начинают интересоваться и новые науки — лингвистика, этнология, антропология, фольклористика, психология, медицина. В это время предпринимаются попытки описать различные характеры, изучаются их проявления, главным образом в области культуры и в первую очередь в языке и фольклоре.

В XX в. возникают специальные отрасли научного знания для изучения проблемы национального характера, например этнопсихология и межкультурная коммуникация. Ищутся новые пути и методы определения национальных особенностей, предпринимаются попытки проверить их лабораторным путем, с помощью различных опросов и психологических экспериментов. Развитие международных отношений приводит к тому, что изучение проблемы постепенно переходит в сферу практическую. Ищутся способы определить параметры культуры, которые позволили бы вместить все многообразие характеров народов разных стран в единые рамки, прежде всего, чтобы облегчить процесс межкультурного общения и понимания. Одновременно с этим в XX в. возникает сильное критическое направление, отрицающее существование национальных характеров и прогнозирующее скорое стирание культурных различий в условиях всемирной глобализации.

Наконец, в XXI в. вновь вспыхивает интерес к проблеме национального характера, прежде всего в России, которая, с одной стороны, оказалась на своеобразном духовном перепутье, и это вызвало естественное стремление к самоопределению и осознанию своих особенностей и путей развития. С другой стороны, международные контакты для жителей России стали повседневной реальностью, что привлекло внимание к другим культурам и вызвало желание понять культурные особенности других народов.

Несмотря на терминологическую неустойчивость и отсутствие единства в определении понятия национального характера, интерес к проблеме сохраняется на протяжении многих веков. Всех ученых, писавших на эту тему, можно разделить на две большие группы: тех, кто признает его существование, и тех, кто его отрицает. Первые, в свою очередь, делятся по степени абсолютизации идеи — от всеобъемлющего и определяющего значения до признания существования некоторых незначительных различий в характерах народов. Наконец, мнение ученых, признающих существование характеров, разделяется по степени важности факторов, влияющих на его формирование (история, детское воспитание, государственные институты, климат, язык).

Изучение национальных характеров в современном мире имеет большое значение, прежде всего для международного общения и понимания. Однако надо помнить, что национальный характер не является неким золотым ключиком, которым можно открыть дверь в любую культуру. Как и в случае с человеком, характер народа проявляется только в опосредованном виде: чтобы понять его, нужно долгое и близкое знакомство, терпение и изучение его истории, традиций, привычек и особенностей культурного развития.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Версия для печати