Под редакцией проф. А. В. Павловской и канд. полит. наук Г. Ю. Канарша
Сайт создан при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект №13-03-12003в)

Главная/История и теория/История/

Юм, Д. О национальных характерах

Простонародье склонно доводить понимание национальных характеров до крайности; однажды установив в качестве принципа, что такой-то народ — это мошенники, трусы или невежды, оно не допускает никаких исключений и каждому отдельному человеку (из этого народа) заранее ставит все это в вину. Разумные же люди порицают такие не проводящие различия суждения, хотя одновременно допускают, что каждая нация имеет свои особые обычаи и что некоторые особые качества можно более часто встретить среди какой-либо нации, чем среди ее соседей. Простые люди в Швейцарии, вероятно, более честны, чем такие же люди в Ирландии; и каждый благоразумный человек, исходя только из данного обстоятельства, будет относиться к каждому из них с разной степенью доверия. Мы имеем основание ожидать большего остроумия и веселости от француза, чем от испанца, хотя Сервантес и родился в Испании. Естественно предположить, что англичанин обладает большими знаниями, чем датчанин, хотя Тихо Браге был уроженцем Дании.

Разные причины выдвигаются для объяснения этих национальных характеров; в то время как некоторые объясняют их моральными причинами, другие выдвигают причины физические. Под моральными причинами я понимаю все обстоятельства, которые способны воздействовать на ум как мотивы или основания и которые делают определенный комплекс обычаев привычным для нас. К таковым относятся форма правления, социальные перевороты, изобилие или нужда, в которых живет население, положение нации в отношении своих соседей и тому подобные обстоятельства. Под физическими причинами я понимаю те качества воздуха и климата, которые, по-видимому, постепенно и незаметно влияют на характер, изменяя тонус и сложение тела и придавая людям определенный темперамент, который хотя и можно иногда преодолеть при помощи размышлений и разума, но который все же будет преобладать у большей части людей и оказывать влияние на их обычаи.

То, что характер нации будет во многом зависеть от моральных причин, должно быть очевидно самому поверхностному наблюдателю, поскольку нация есть не что иное, как собрание индивидуумов, а обычаи индивидуумов часто определяются указанными причинами. Нищета и тяжелый труд коверкают ум простых людей и делают их неспособными к какой-либо науке или искусной профессии; и если какое-либо правительство становится слишком деспотическим для всех подданных, то это должно оказать соответствующее воздействие на их характер и ум и изгнать из их среды все свободные искусства[1].

Тот же принцип моральных причин определяет характер различных профессий и изменяет даже те наклонности, которые отдельные их представители получили из рук природы. Солдат и священник — различные характеры во все времена и во всех странах; и это различие основывается на обстоятельствах, действие которых вечно и неизменно.

Изменчивость жизни делает солдат щедрыми и великодушными, а также храбрыми; их праздность в сочетании с тем, что они образуют в лагерях или гарнизонах большие сообщества, располагает их к удовольствиям и галантности; часто меняя общество, они могут приобрести хорошие манеры и прямоту в обращении. Поскольку их используют только против открытых врагов общества, то они становятся откровенными, честными и прямодушными, а поскольку они больше напрягают мускулы тела, чем ум, то они обычно беспечны и невежественны[2].

Существует банальное, но не совсем лишенное правоты выражение, что священники всех вероисповеданий одинаковы; и, хотя характер профессии не во всех случаях берет верх над личным характером человека, все же несомненно, что он имеет преобладающее влияние в большинстве случаев. Ибо, как замечают химики, алкоголь, если его довести до определенной крепости, всегда одинаков независимо от того, из какого вещества он извлечен; так и эти люди, будучи подняты над человечеством, приобретают одинаковый характер, который присущ только им и который, вообще говоря, по моему мнению, не самый приятный из тех, и которыми можно встретиться в человеческом обществе. В большинстве своих черт он противоположен характеру солдата так же, как и тот образ жизни, из которого он вытекает[3].

Что касается физических причин, то я склонен совершенно поставить под сомнение их действие в данном отношении; я не думаю также, чтобы люди были обязаны какой-либо чертой своего характера или духа воздуху, пище или климату. Я признаюсь, что противоположное мнение может на первый взгляд показаться правдоподобным, поскольку мы находим, что указанные обстоятельства влияют на всех остальных животных и что даже те создания, которые приспособлены к жизни во всех климатах, такие, как собаки, лошади и т. п., не достигают одинакового совершенства во всем. Храбрость бульдогов и бойцовых петухов, кажется, составляет особенность Англии. Фландрия знаменита крупными и тяжелыми лошадьми; Испания — лошадьми легкими и резвыми. И любая порода этих животных, перевезенная из одной страны в другую, скоро утрачивает те качества, которые они приобрели в родном климате. Можно спросить: почему то же самое не может произойти с людьми?[4]

Есть мало вопросов, которые более любопытны, чем этот, или которые чаще будут встречаться в наших исследованиях человеческих дел, поэтому, быть может, целесообразно детально рассмотреть данный вопрос.

Ум человека от природы чрезвычайно расположен к подражанию; невозможно также, чтобы входящие в какую-либо группу люди, часто беседуя совместно, не приобрели сходства во нравах и не передали друг другу свои пороки, равно как и добродетели. Склонность к общению и объединению в общества сильна у всех разумных существ; и то же самое предрасположение, которое дает нам эту склонность, заставляет нас глубже вникать в настроения друг друга и вынуждает сходные аффекты и склонности передаваться подобно инфекции всему клубу или союзу компаньонов. Когда ряд людей объединен в одну политическую организацию, случаи, когда они собираются для совместных бесед по вопросам обороны, торговли и управления, должны быть так часты, что вместе с одинаковой речью или языком они должны приобрести сходство в нравах и иметь общий, или национальный, характер наряду со своим личным, присущим каждому отдельному лицу. Далее, хотя природа производит самые разнообразные виды характеров и умы самого различного склада, из этого не следует, что она производит их всегда в одинаковых пропорциях и что в каждом обществе трудолюбие и лень, храбрость и трусость, человеколюбие и бесчеловечность, мудрость и глупость будут смешаны одинаковым образом. Когда общество находилось еще в младенческом возрасте и когда какая-либо из этих наклонностей обнаруживалась в большей мере, чем остальные, она, естественно, преобладала в смеси и придавала национальному характеру определенный оттенок. А если бы даже было доказано, что в этих небольших обществах ни одна из черт характера не является преобладающей и что те же самые соотношения будут всегда сохраняться в смеси, все же наверняка не будет так, чтобы лица, пользующиеся доверием и авторитетом, число которых еще более ограниченно, обладали одинаковым характером, а их влияние на нравы народа во все времена должно быть весьма значительным. Если бы с самого возникновения республики кто-либо подобный Бруту получил власть и был настолько захвачен энтузиазмом к свободе и общественному благу, что возвысился бы над всеми природными узами, равно как и над частными интересами, то такой блестящий пример, естественно, имел бы влияние на все общество и зажег бы ту же страсть в каждой груди. Что бы ни формировало нравы одного поколения, следующее усвоит более сильную степень того же самого, ибо ведь люди более чувствительны ко всем впечатлениям, полученным ими в детстве, и сохраняют эти впечатления, пока живут на свете. Я утверждаю в таком случае, что все национальные характеры, если они зависят не от твердых моральных причин, вытекают из таких случайностей, как эти, и что физические причины не имеют заметного влияния на ум человека. Во всех философских учениях существует положение, гласящее, что причины, которые себя не проявляют, следует считать несуществующими.

Если мы обойдем весь земной шар или просмотрим анналы истории, мы всюду обнаружим признаки совпадения или заимствования нравов и нигде — влияние воздуха или климата.

Во-первых, мы можем заметить, что там, где в течение многих веков существует чрезвычайно обширное государство (government), оно распространяет национальный характер по всей своей территории и передает сходство нравов каждой части страны. Так, китайцы имеют самое большое единообразие характера, которое только можно себе представить, хотя воздух и климат в различных частях тех обширных владений весьма разнообразны.

Во-вторых, в небольших государствах (governments), расположенных рядом друг с другом, люди тем не менее обладают разным характером и часто так же различаются по своим нравам, как самые отдаленные друг от друга нации. Афины и Фивы были расположены друг от друга всего лишь на расстоянии краткого однодневного путешествия, хотя афиняне были столь же знамениты своим хитроумием, вежливостью и веселостью, как фиванцы своей тупостью, неотесанностью и флегматичностью. Плутарх, рассуждая о влиянии воздуха на умы людей, замечает, что жители Пирея

обладают нравами, резко отличающимися от нравов жителей более высоко расположенного города Афины, который отстоял примерно на четыре мили от первого. Но я полагаю, что никто не приписывает различие в нравах (жителей) Уоппинга и Сент-Джеймса[5] какому-либо различию в воздухе или климате.

В-третьих, один и тот же национальный характер обычно подчиняется власти одного государства (government) до какой-либо четкой естественной границы; и, перейдя реку или перевалив через горный хребет, ты найдешь новый комплекс нравов и обычаев и другое государство (government). Лангедокцы и гасконцы — самые веселые люди во Франции, но, где бы ты ни пересек Пиренеи, ты окажешься среди испанцев. Возможно ли, чтобы качества воздуха менялись в точном соответствии с границами империи, которые так сильно зависят от случайностей битв, переговоров и (династических) браков?

В-четвертых, когда какая-либо группа людей, рассеянных по отдаленным друг от друга странам, сохраняет тесное общение друг с другом, образуя отдельное сообщество, они приобретают сходные нравы и у них бывает очень мало общего с народами, среди которых они живут. Так, евреи в Европе и армяне на Востоке имеют каждые свой особый характер, и первые так же известны своей склонностью к мошенничествам, как вторые — своей честностью[6]. Замечено также, что иезуиты во всех католических странах обладают характером, присущим только им.

В-пятых, когда какая-либо случайность, например различие в языке или религии, удерживает две нации, живущие в одной и той же стране, от смешения друг с другом, они сохраняют в течение нескольких столетий отличные друг от друга и даже противоположные комплексы нравов. Честность, серьезность и храбрость турок составляют абсолютно прямой контраст с тщеславием, легкомыслием и трусостью современных греков.

В-шестых, один и тот же комплекс нравов следует за представителями нации и остается присущ им на всем земном шаре, так же как те же самые законы и тот же самый язык. Испанские, английские, французские и голландские колонии — все они поддаются различению даже между тропиками.

В-седьмых, нравы одного народа весьма значительно меняются с течением времени либо из-за огромных изменений в их системе правления, либо из-за смешения с другими народами, либо из-за того непостоянства, которому подвержены все людские дела. Изобретательность, трудолюбие и активность древних греков не имеют ничего общего с глупостью и праздностью нынешних обитателей соответствующих районов. Прямота, храбрость и любовь к свободе составляли характер древних римлян, так же как коварство, трусость и рабская покорность отличают их современных потомков. Древние испанцы были непоседливы, буйны и настолько любили воевать, что многие из них покончили жизнь самоубийством, когда римляне лишили их оружия[7]. Теперь столь же трудно (по крайней мере это было трудно пятьдесят лет назад) побудить современных испанцев взяться за оружие. Все жители Батавии были авантюристами и нанимались в римские армии. Их же потомки используют иностранцев для той самой цели, для которой римляне использовали их предков. Хотя кое-какие немногочисленные черты характера француза таковы же, что и те, которые Цезарь приписал галлам, все же какое может быть сравнение между любезностью, человеколюбием и образованностью современных обитателей этой страны и невежеством, варварством и вульгарностью прежних? Не говоря уже об огромной разнице между нынешними владетелями Британии и теми, кому она принадлежала до римского завоевания, мы можем заметить, что несколько веков назад наши предки погрязали в самом презренном суеверии, в прошлом веке они прониклись самым яростным (религиозным) исступлением, а сейчас успокоились и отличаются наиболее холодным безразличием в отношении религиозных вопросов, которое только можно встретить в какой-либо стране мира.

В-восьмых, когда несколько соседних наций имеют очень тесное общение между собой благодаря политике, торговле или путешествиям, они приобретают сходство в нравах, соответствующее степени общения. Так, все франки в глазах восточных народов имеют одинаковый характер. Различия среди них подобны особым акцентам разных провинций, которые можно различить не иначе как ухом, к ним привыкшим, и которые обычно не замечаются иностранцами.

В-девятых, мы часто можем заметить поразительное смешение нравов и характеров в одной и той же нации, говорящей на одном языке и подчиняющейся одному правительству. И в данном отношении англичане являются, пожалуй, самым замечательным из всех народов, которые когда-либо жили в мире. Этого нельзя приписать ни изменчивости и непостоянству климата, ни каким-либо другим физическим причинам, поскольку все эти причины имеются и в соседней Шотландии, но не приводят к такому результату. Когда система правления какой-либо страны чисто республиканская, она может породить определенный комплекс нравов. Когда она чисто монархическая, она в еще большей степени может совершить то же самое; подражание высшим слоям общества быстрее распространяет национальные обычаи среди народа. Если правящие круги государства состоят целиком из купцов, как в Голландии, то их единый образ жизни установит и их характер. Если же они состоят главным образом из дворян и джентри, как в Германии, Франции и Испании, результат будет тот же самый. Дух какой-либо отдельной секты или религии также может формировать нравы народа. Но английская система правления представляет собой смешение монархии, аристократии и демократии. У власти стоят лица из среды джентри и купцов. Среди них можно встретить все религиозные секты. И та огромная свобода и независимость, которой пользуется здесь каждый человек, позволяет ему проявлять нравы, присущие только ему. Поэтому англичане из всех народов вселенной почти не имеют общего для них национального характера, если только сама указанная особенность не может сойти за таковой.

Если характеры людей зависят от воздуха и климата, то следует, естественно, ожидать, что степень тепла и холода имеет могущественное влияние, поскольку ничто другое не имеет большего влияния на все растения и неразумных животных100 [...]

Можем ли мы сказать, что близость к солнцу воспламеняет воображение людей и придает ему особый дух и живость? Французы, греки, египтяне и персы отличаются веселостью. Испанцы, турки и китайцы известны своей серьезностью и строгой манерой держать себя, хотя в данном случае нет сколько-нибудь значительной разницы в климате, которая могла бы вызвать указанное различие в темпераменте.

Греки и римляне, которые называли все другие народы варварами, ограничивали гений и тонкое понимание более южным климатом и объявляли северные народы неспособными к каким-либо наукам и цивилизации. Но наш остров дал таких же великих людей и в политике и в науке, какими могут похвалиться Греция или Италия.

Утверждают, что чувства людей становятся более утонченными по мере того, как страна становится ближе к солнцу, что вкус к красоте и изяществу улучшается пропорционально каждой широте и что мы особенно можем заметить это на примере языков, из которых более южные — плавные и мелодичные, а северные — резкие и немузыкальные. Но это замечание не всегда справедливо. Арабский язык грубоватый и неприятный; московитский — мягкий и музыкальный. Энергия, сила и резкость определяют характер латинского языка; итальянский язык самый плавный, гладкий и изнеженный из всех, какие только можно себе представить. Каждый язык в известной мере зависит от нравов народа, но в гораздо большей степени от того первоначального запаса слов и звуков, который он получил от своих предков и который остается неизменным, даже если нравы последних претерпевают величайшие изменения. Кто может сомневаться, что англичане сейчас более вежливый и обладающий познаниями народ, чем греки в течение нескольких столетий после осады Трои? И все же разве нельзя проводить сравнение между языком Мильтона и языком Гомера? Нет, чем крупнее изменения и улучшения, которые происходят в нравах народа, тем меньше можно ожидать их в его языке. Несколько выдающихся и цивилизованных гениев передают свои вкусы и знания целому народу и двигают его по пути прогресса, но они одновременно закрепляют язык своими письменными произведениями и до некоторой степени препятствуют его дальнейшим изменениям.

Лорд Бэкон заметил, что жители Юга вообще изобретательнее жителей Севера, но что, если уроженец холодного климата гениален, он подымается на большую высоту, чем та, которая может быть достигнута южными умами.

Это замечание подтверждает один покойный[8] писатель, сравнивая южные умы с огурцами, которые обычно все хороши в своем роде, хотя даже самые лучшие из них безвкусны, в то время как северные гении напоминают дыни, среди которых лишь одна из пятидесяти хороша, но уж если она хороша, то у нее исключительный вкус. Я полагаю, что это замечание можно считать справедливым, если ограничить его европейскими нациями и нынешним веком или, скорее, веком минувшим. Но я думаю, что его можно объяснить посредством моральных причин. Все науки и свободные искусства были ввезены к нам с юга; и легко вообразить, что когда их впервые стали применять, то те немногие возбужденные соревнованием и славой люди, которые были преданы им, доводили их до величайших высот и напрягали каждый свой нерв, каждую свою способность, чтобы достичь вершины совершенства. Такие блестящие примеры повсюду распространили знания и породили всеобщее уважение к наукам. Затем — и это не вызывает удивления — прилежание пошло на убыль, когда люди перестали встречать соответствующее поощрение и не стали получать отличия за свои достижения. Всеобщее распространение знаний среди народа и полное исчезновение грубого невежества и темноты, поэтому редко сопровождаются сколько-нибудь значительным совершенством, достигнутым отдельными лицами. В диалоге «De Oratoribus»[9] приводится как само собой разумеющееся соображение, что знания гораздо больше были распространены в век Веспасиана, чем в век Цицерона и Августа. Квинтилиан также жалуется на слишком распространившуюся профанацию науки чрезмерным ее приближением к народу. «Раньше, — говорит Ювенал, — наука была только в Греции и Италии. Теперь весь мир стремится превзойти Афины и Рим. Красноречивый галл научил Британию знанию законов. Даже жители Ультимо Туле (Крайней Тулы) замыслили нанять риторов для своего обучения»[10]. Это состояние просвещения примечательно, потому что сам Ювенал является последним из римских поэтов, обладавшим хоть какой-то гениальностью. Те, кто пришли вслед за ним, ценятся лишь за то, что сообщают нам факты о некоторых событиях. Я надеюсь, что поворот Московии в последнее время к изучению наук не окажется предвестником подобных явлений для нынешней эпохи.

Кардинал Бентивольо[11] отдает предпочтение северным нациям перед южными в отношении прямоты и искренности и упоминает, с одной стороны, испанцев и итальянцев, а с другой — фламандцев и немцев. Но я склонен думать, что это произошло случайно. Древние римляне, кажется, были такими же чистосердечными, искренними людьми, как и современные турки. Но если следует полагать, что данное явление возникло из постоянных причин, то мы можем только сделать из этого вывод, что все крайности склонны сходиться и сопровождаются обычно одинаковыми следствиями. Вероломство обычно сопутствует невежеству и варварству; а если цивилизованные нации применяют иногда коварную и нечестную политику, то это происходит от избытка утонченности, который заставляет их пренебрегать простой, прямой дорогой к власти и славе.

Большинство завоеваний совершалось в направлении с севера на юг; и отсюда делали вывод, что северные народы обладают большим мужеством и воинственностью. Но было бы правильнее сказать, что большинство завоеваний происходят от бедности и нужды, направленных против изобилия и богатств. Сарацины, покинув пустыни Аравии, совершали свои завоевания в северном направлении, вторгаясь во все плодородные провинции Римской империи, и встретили на полпути турок, которые спускались на юг из монгольских пустынь.

Один известный писатель[12] заметил, что все храбрые животные являются также и плотоядными и что большего мужества нужно скорее ожидать от такого народа, как англичане, пища которых плотна и обильна, чем от полуголодных народов других стран. Но шведы, несмотря на недостаточность своего питания, не уступают в воинской доблести ни одному народу, когда-либо существовавшему в мире.

Вообще мы можем заметить, что мужество из всех национальных качеств является самым неустойчивым, потому что оно проявляется только периодически и притом у немногих лиц в каждой нации, в то время как трудолюбие, знания и вежливость могут иметь место постоянно и повседневно и на несколько веков стать привычными для всего народа. Если необходимо поддержать мужество, то это нужно делать при помощи дисциплины, примера и (общественного) мнения. Десятый легион Цезаря и полк пикардийцев во Франции формировались из среды граждан без всякого особого замысла; но, однажды утвердившись во мнении, что они лучшие части во всей армии, они действительно стали таковыми именно благодаря этому самому убеждению.

В качестве доказательства того, насколько мужество зависит от мнения, мы можем заметить, что из двух главных племен греков — дорийцев и ионийцев — первые всегда считались и казались более храбрыми и мужественными, чем последние, хотя колонии обоих племен были перемешаны между собой и рассеяны по всей территории Греции, Малой Азии, Сицилии, Италии и на островах Эгейского моря. Афиняне были единственными ионийцами, которые когда-либо пользовались хоть какой-то известностью за свою доблесть или военные успехи, хотя и их считали хуже спартанцев, самых храбрых из дорийских племен.

Единственное замечание относительно различия людей, живущих в разных климатах, которому мы можем придать какой-то вес, — это грубое замечание о том, что люди в северных районах имеют большую склонность к крепким напиткам, а в южных — к любви и женщинам. Можно указать на вполне приемлемую физическую причину этого различия. Вино и спирт согревают замерзшую кровь в более холодных климатах и укрепляют людей против бича непогоды, в то время как мягкий жар солнца в странах, открытых его лучам, воспламеняет кровь и вызывает страсть в отношениях между полами.

Возможно также, что дело можно объяснить моральными причинами. Все крепкие напитки реже встречаются на Севере, и, следовательно, более желанны. Диодор Сицилийский[13] сообщает нам, что галлы в его время были великими пьяницами и обнаруживали сильную приверженность к вину, главным образом, я полагаю, из-за его редкости и новизны. С другой стороны, жара в южных климатах, вынуждая мужчин и женщин ходить полуобнаженными, тем самым делает их частое общение более опасным и воспламеняет их взаимную страсть. Это заставляет родителей и мужей быть более ревнивыми и осторожными, что еще более распаляет страсть. Мы не говорим уже о том, что, поскольку женщины созревают быстрее в южных областях, необходимо проявлять большую ревность и заботу в их воспитании, так как очевидно, что двенадцатилетняя девочка не может обладать таким же благоразумием в управлении своими страстями, как та девушка, которая не испытывает их неистовства до семнадцати или восемнадцати лет. Ничто так сильно не поощряет любовную страсть, как свобода и досуг, и ничто так не губительно для нее, как прилежание и тяжелый труд; а так как потребностей у людей в теплом климате, что совершенно ясно, меньше, чем в холодном, то уже одно это обстоятельство может вызвать значительную разницу между ними.

Но, вероятно, тот факт, что природа из-за моральных или физических причин распределила соответствующие склонности по различным климатам, сомнителен. Древние греки, хотя они и жили в теплом климате, были, кажется, сильно преданы бутылке, а их пиры представляли собой не что иное, как соревнование в пьянстве среди мужчин, которые проводили свое время совершенно особняком от прекрасного пола. И все же, когда Александр Македонский привел греков в Персию, в еще более южный климат, они умножили свои дебоши такого рода в подражание нравам персов[14]. Репутация пьяницы была столь почетна среди персов, что Кир Младший, прося у трезвенников — лакедемонян — помощи против своего брата Артаксеркса, в основном претендует на нее на основании своих способностей, которыми он превосходит брата как более храбрый, более щедрый и способный больше выпить[15], Дарий Гистасп приказал написать на своей гробнице среди других своих добродетелей и царственных качеств, что никто другой, кроме него, не мог выпить больше вина, не утратив сознания. Можно получить у негров все, что хочешь, предложив им выпить чего-нибудь крепкого, и можно легко убедить их продать не только своих детей, но и жен и наложниц за бочонок бренди. Во Франции и Италии немногие пьют неразбавленное вино, за исключением самого жаркого летнего времени; и фактически тогда это необходимо для того, чтобы восстановить испарившиеся от жары летучие вещества, почти в той же мере, в какой в Швеции зимой это нужно для того, чтобы согреть тела, замерзшие из-за суровости этого времени года.

Если ревность считать доказательством расположения к любви, то не было ни одного народа более ревнивого, чем московиты, до того как общение с Европой не изменило несколько их нравы в данном отношении.

Но предположим, что этот факт правилен и что природа при помощи физических принципов намеренно распределила эти две страсти так, чтобы одна приходилась на северные, а другая на южные районы; мы можем только сделать вывод, что климат способен влиять на более низменные и плотские органы нашего организма, но не может действовать на те более деликатные органы, от которых зависит деятельность духа и ума (mind and understanding). И это способствует аналогии, к которой так склонна природа. Породы животных никогда не вырождаются, если за ними хорошо ухаживать, и у лошадей в особенности их порода всегда проявляется в стати, норове и резвости. Но у шута может родиться философ, а добродетельный человек может оставить после себя никчемного потомка.

Я закончу рассмотрение этого предмета замечанием о том, что, хотя страсть к вину представляет собой нечто более животное и унижающее достоинство человека, чем любовь, которая, если должным образом с ней обращаться, является источником всяческой воспитанности и утонченности, все же это не дает столь большого преимущества южным климатам, как мы могли бы с первого взгляда вообразить. Когда любовь выходит за определенные пределы, она делает мужчин ревнивыми и прекращает то свободное общение между полами, от которого обычно во многом зависит воспитанность нации. И если бы мы начали вдаваться в тонкости и вести дальше рассуждения по данному вопросу, мы могли бы заметить, что люди, живущие в самых умеренных климатах, скорее всего достигнут совершенств всякого рода, так как их кровь не настолько воспламенена, чтобы сделать их ревнивыми, и в то же время достаточно горяча, чтобы они должным образом ценили очарование и достоинства прекрасного пола.



[1] В изданиях с 1748 по 1768 г. было добавление: «Примеры такого рода встречаются в мире очень часто».

[2] Менандр сказал:  «Κομψός στρατιώτη?, ойЬ’ ач ε’ι πλάττει Οεοί ούδε’ΐί γέ^οιτ’ ач». Men. apud Stobaeum (Мен [андр ] по Стобею (лат.). Далее Юм дает перевод с древнегреческого цитаты из Менандра (ок. 340–292 до н. э.)). Даже бог не властен создать вежливого солдата. Противоположная тенденция в отношении манер солдат имеет место в наши дни. Из этого я делаю предположение, что древние обязаны были всей своей утонченностью и вежливостью книгам и учению, на которые жизнь солдата, действительно, вовсе не рассчитана. Общение с людьми и широкий мир — вот его сфера. И если бы можно было научиться немного вежливости среди людей, он, конечно, приобрел бы ее немало.

[3] Хотя все люди имеют сильную склонность к религии в определенные времена и при определенных обстоятельствах, все же найдутся немногие (а может быть, таких и нет), у кого она развита до такой степени и так постоянно, как это требуется для поддержания репутации данной профессии. Поэтому, должно быть, и происходит так, что священнослужители, привлекаемые, как это имеет место и в других профессиях, из общей массы обыкновенных людей благодаря соображениям выгоды, хотя большая часть их не являются ни атеистами, ни свободомыслящими людьми, считают необходимым при некоторых обстоятельствах обнаруживать больше набожности, чем они в то время на самом деле имеют, и сохранять видимость рвения и серьезности, даже когда они измучены своими религиозными бдениями или когда их умы заняты обычными житейскими делами. Им не подобает давать простор своим естественным движениям и склонностям, подобно всем остальным людям они должны постоянно следить за своими взглядами, словами и поступками. И для того чтобы сохранить благоговение, которое испытывает к ним человеческая масса, они должны не только проявить замечательную сдержанность, но и поддерживать дух суеверия путем постоянного притворства и лицемерия. Это притворство часто разрушает их природную искренность и простоту и наносит непоправимый ущерб их характеру.

Если случайно один из них обладает от природы более набожным нравом, так что у него меньше необходимости в лицемерии для поддержания репутации своей профессии, то он обычно, думая, будто оно искупает любое нарушение морали, так сильно переоценивает данное преимущество, что часто не более добродетелен, чем открытый лицемер. И хотя немногие осмеливаются открыто признавать устаревшие мнения, будто для святых все разрешено и только они в своих прегрешениях остаются праведниками, все же позвольте нам заметить, что эти принципы таятся у каждого в груди и представляют рвение при соблюдении религиозных обрядов в виде такой огромной заслуги, которая может компенсировать многие пороки и гнусности. Такое положение дел наблюдается настолько широко, что все разумные люди настораживаются, когда встречают какое-либо чрезмерное проявление религиозности, хотя в то же время они признают, что у указанного общего правила есть много исключений и что честность и суеверие и даже честность и фанатизм не всегда и не во всех случаях несовместимы.

Большинство людей честолюбиво, но честолюбие других людей может быть обычно удовлетворено достижением совершенства в их определенной профессии и тем самым служением интересам общества. Честолюбие же священнослужителей часто может быть удовлетворено только укреплением невежества и суеверия и посредством слепой веры и благочестивых обманов. И поскольку они заполучили то, о чем лишь мечтал Архимед (т. е. другой мир, в котором он мог бы установить свои машины), не удивительно, что они вертят этим миром, как им заблагорассудится.

У большинства людей чрезмерно развито самомнение, но эти люди, на которых смотрят с таким обожанием и которых невежественная масса даже считает святыми, имеют особую склонность к такому пороку.

Большинство людей склонно испытывать особое уважение к представителям собственной профессии, но поскольку адвокат, врач или коммерсант каждый сам по себе, самостоятельно делают свое дело, то интересы представителей этих профессий не так тесно объединены, как интересы священников одного и того же вероисповедания, все сословие которых в целом выигрывает от поклонения, оказываемого их общим догматам, и от подавления соперников.

Мало есть людей, которые могут спокойно переносить возражения, но священников это очень часто доводит даже до бешенства, ибо все их влияние и средства к жизни зависят от той веры (belief), с которой принимают их взгляды, и только они одни претендуют на божественный и сверхъестественный авторитет или имеют какой-либо предлог, чтобы объявить своих противников нечестивцами и богохульниками. Odium Theologicum, или теологическая ненависть, вошла даже в поговорку и означает ту степень вражды, которая является наиболее яростной и непримиримой.

Мстительность — естественный аффект людей, но, кажется, с наибольшей силой он господствует среди священников и женщин, поскольку, будучи лишенными возможности немедленно дать выход гневу в борьбе или бою, они склонны воображать, что их из-за этого презирают, и гордость их поддерживает у них стремление к мщению.

Таким образом, многие пороки человеческой природы из-за постоянных моральных причин возбуждаются религиозной одержимостью, и, хотя отдельные лица избегают этой заразы, все же всякое мудрое правительство должно быть постоянно настороже в отношении покушений со стороны сообщества, которое, объединяясь в одну партию и действуя совместно, всегда будет подстрекаемо честолюбием, гордостью, жаждой мщения и духом преследования.

Дух религии тяжеловесен и торжествен; и именно такой характер требуется от священников, связывая их строгими правилами приличия и обычно предотвращая среди них распущенность и невоздержанность. Веселье, а тем более чрезмерная любовь к удовольствиям не допускаются в их среде; и эта добродетель, возможно, единственная, которой они обязаны своей профессии. Правда, можно предположить, что в религиях, которые основаны на отвлеченных принципах и в которых публичные проповеди являются составной частью религиозной службы, духовенство будет играть значительную роль в современном ему просвещении, хотя очевидно, что любовь духовных лиц к красноречию всегда будет больше, чем их искусство в рассуждениях и философствовании. И если кто из них обладает другими благородными добродетелями, как-то: человеколюбием, мягкостью и умеренностью, а, без сомнения, многие из них обладают ими, то он обязан ими природе или размышлению, но никак не духу своей профессии. В Древнем Риме, чтобы предотвратить сильное влияние священников, было найдено неплохое средство — издан закон, по которому никто не мог быть допущен к жреческой службе, пока ему не исполнится пятьдесят лет. Dion. Hal., lib. II, 21. При этом предполагалось, что, живя мирянином до указанного возраста, можно было окончательно установить свой характер.

[4] Цезарь (De Bello Gallico, lib. 4. 2) говорит (Юм ссылается здесь на «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря), что галльские лошади очень хороши, германские же очень плохи. В lib. 7, 65 мы находим, что он был вынужден пересадить часть германской кавалерии на галльских лошадей. В наше время ни одна страна Европы не имеет таких плохих лошадей безотносительно к породе, как Франция. Германия же в изобилии имеет отличных боевых коней. Это может породить некоторое подозрение, что даже качества животных зависят не от климата, но от различий в породе и от умения и заботы при их выращивании. Север Англии изобилует самыми лучшими лошадьми всех пород, какие только существуют в мире. В соседних же графствах, по северному берегу Твида, не встретишь ни одной хорошей лошади какой-либо породы. Страбон (lib. 2, 103) почти полностью отвергает влияние климата на людей. Все зависит от обычаев и воспитания, пишет он. Не от природы афиняне образованны, а лакедемоняне да и фиванцы, которые являются еще более близкими соседями первых, невежественны. Даже различия между животными, добавляет он, зависят не от климата.

[5] Уоппинг (Wapping) и Сент-Джеймс — различные районы Лондона XVIII в.; второй из них был аристократическим,а в первом жила беднота.

[6] Небольшая группа или сообщество среди большего по размерам общества обычно наиболее тщательно выполняет требования морали, поскольку эти люди более заметны и проступки отдельных лиц навлекают бесчестие на всех. Единственное исключение из данного правила возникает, когда суеверие и предрассудки большего по численности общества настолько сильны, что меньшее сообщество обвиняется в бесчестье независимо от того, каково на самом деле его поведение. В этом случае, ввиду того что репутация небольшой группы не может ничего ни приобрести, ни утратить, люди, входящие в нее, становятся небрежными в поведении, за исключением тех случаев, когда дело касается отношений между своими.

[7] Tit, Livii, lib. XXXIV, cap. 17.

[8] См. д-р Беркли «Мелкий философ» (Это сочинение Д. Беркли называлось полностью «Алсифрон, или Мелкий философ, в семи диалогах, содержащих апологию христианской религии, против тех, кого зовут свободомыслящими» («Alciphron, or the Minute Philosopher, in seven Dialogues, containing An Apology for the Christian Religion against those who are called Free-Thinkers». London, 1732)).

[9] «О красноречии». 

[10] Sed Cantaber unde Stoicus? Antiqui praesertim aetate Metelli. Nunc totus Graias, nostrasque habet orbis Athenas. Gallia causidicos docuit facunda Bntannos: De conducendo loquitur jam rhetore Thule. Sat. 15 (Даем более близкий к тексту латинского оригинала перевод: «Но откуда же кантабрийцу быть стоиком? И это в дни старого Метелла? Ныне весь мир имеет свои греческие и свои римские Афины. Красноречивая Галлия имеет своих обученных британских адвокатов, а далекая Туле говорит о найме ритора». Кантабрийцы — жители Северной Испании. Ультимо Туле — так римляне называли, видимо, один из Шетландских островов, считая его как бы концом света.), 108.

[11] Корнелии, Вентивольо (1668–1732) — итальянский кардинал, папский нунций при дворе Людовика XIV.

[12] Сэр Уильям Темпль в своем описании Нидерландов.

[13] Lib. V, 26. Тот же автор приписывает этому народу молчаливость, новое доказательство того, что национальные характеры могут сильно изменяться. Молчаливость как черта национального характера подразумевает необщительность. Аристотель в своей «Политике» (кн. II, гл. 9) говорит, что галлы — единственный воинственный народ, который пренебрежительно относится к женщинам.

[14] «Babylonii maxime in vinum, et quae ebrietatem scquuntur, effusi sunt». Quint Cur., lib. V, cap. 1   («Вавилоняне безмерно преданы вину и тому, что обычно связывают с пьянством» (Квинт Курций, кн. v,гл.1))

[15] Plut., Symp., lib. 1, quaest. 4   (Плут[арх], Застольные [беседы], кн. I, вопр[ос] 4.)

 

Источник: http://korolev.msk.ru/books/TOR/doc/Novaya_Yum_Esse.txt