Нисибэ Сусуму о культурной компаративистике
Известный японский исследователь, профессор Токийского университета Нисибэ Сусуму считает, что принятые в современных общественных науках, в том числе в зарубежном японоведении, методы компаративистского исследования не позволяют адекватно понять то общее, что объединяет различные культуры, и то особенное, что отличает их друг от друга.
Анализ популярных в последние годы работ о Японии, содержащих элементы культурной компаративистики, показывает, что они поверхностны как в оценке японской уникальности, так и в выявлении своеобразных черт Запада. По мнению Нисибэ Сусуму, такого рода работы можно назвать «экстремистским компаративизмом». Так, например, японская культура определяется в этих работах как исключительно коллективистская, а западные — как абсолютно индивидуалистические. Другие примеры оппозиций, созданных «экстремистским компаративизмом»: у американского культурантрополога Р. Бенедикт — «культура стыда» (японская культура) и «культура вины» (западная культура) (Benedict, 1946); у японского социоантрополога Т. Наканэ — вертикальная социальная структура в Японии и горизонтальная в западных странах (Nakane, 1970); у японского психиатра Т. Дои — стремление к взаимозависимым межличностным отношениям («амаэ») у японцев и к независимым отношениям у западных народов (Doi, 1973). Еще одним примером может служить противопоставление склонности японцев к имплицитному единодушному принятию решений характерным для евреев и народов Запада стремлениям к эксплицитным личным контрактам и к принятию решений на основе мнения большинства — у Исайи Бэн Дасана (псевдоним японского издателя, исследователя и журналиста Ямамото Ситихэя) (Ben, 1972).
Некоторые из этих оппозиций (коллективизм — индивидуализм; культура стыда — культура вины) до конца 60-х годов воспринимались нередко и самими японцами как признак отсталости Японии. И поэтому преодоление отсталости виделось многим в избавлении от этих национальных черт. Однако с конца 60-х годов, когда экономические достижения Японии были признаны всем миром и вселили чувство уверенности во многих японцев, началась переоценка критического взгляда на японскую культурную традицию.
В этой «критике критиков» выделяются два подхода. Сторонники первого утверждают, что элементы индивидуализма можно найти и в японской культурной традиции, японском обществе, что чувство вины столь же характерно для японцев, как и чувство стыда (о чем, например, свидетельствует японская идиома «бати га атару» — «понести кару», т. е. быть наказанным за греховное поведение); что в японском обществе существовали, продолжают существовать и эффективно функционировать не только вертикальные, но и горизонтальные структуры; что персональные контакты и системы принятия решений на основе мнения большинства действуют также и в Японии (Nishibe, 1982: 84).
Второй подход к критике «экстремистского компаративизма» ориентируется на выявление коллективистских элементов в западных обществах и культурах.
«В компаративистских культурологических исследованиях прошлого времени... чрезмерное внимание уделялось внешним сторонам отдельных культур. Хотя такие исследования, безусловно, проливают свет на многие интересные аспекты этих культур, не следует также забывать и о том, что применение метода «экстремистского компаративизма» для анализа двух культур может привести к их «экзотической» переоценке и в конечном счете к взаимному непониманию. Иными словами, такое исследование может пройти мимо некоторых явно «не выраженных или латентных факторов, играющих важную роль помимо формально выраженных или манифестируемых феноменов» (там же: 85). Суждения о Японии в «экстремистских» кросскультурных исследованиях содержат такого рода поверхностный взгляд на культуру.
«В общем говоря, необходим критерий или стандарт для того, чтобы осуществлять адекватные сравнения различных культур. Экстремистский компаративизм дефектен, поскольку у него нет общего или универсального, критерия, согласно которому могут быть установлены особенности каждой страны или своеобразие национальных черт. Поэтому люди проявляют склонность к признанию превосходства одной из сравниваемых культур согласно политико-идеологическим критериям, культурным или расовым предубеждениям. Они готовы рассматривать какую-то отдельно взятую культуру как критерий, в соответствии с которым могут быть выявлены разные «недостатки» других культур. Если этого не происходит, то в лучшем случае отстаивается разнообразие или многообразие культур. Но, как это можно обнаружить во многих случаях, такое благодушное отношение очень хрупко и подменяется антагонизмом, как только возникают серьезные конфликты между различными культурами» (там же).
Для взаимопонимания различных культур необходимо выявление как их различий, так и общей универсальной основы. Это те две исходные точки, отталкиваясь от которых можно осуществлять сравнительные исследования.
Нисибэ предлагает следующую схему, иллюстрирующую возможности сравнения двух культур (например, японской и американской) на основе определения явных или скрытых (латентных) сходств и различий (см. схему 1).
На уровне «явного» японская культура предстает как коллективистская (или группистская), акцентирующая невыраженность индивидуальных различий, а американская — как индивидуалистическая, демонстрирующая такие различия.
Однако если обратиться к трудно выявляемому латентному уровню, то здесь как в японской, так и в американской культурах вместе с общими есть и своеобразные, и даже уникальные черты. На схеме 1 сфера американской и японской культурной идентичности обозначена штриховкой, незаштрихованными остались области их культурных различий, существующие даже на латентном уровне.
На основании этих соображений можно построить систему координат для культурологического анализа с двумя основными осями: вертикальной — «явное — латентное», горизонтальной — «сходное — различное» (Нисибэ, 1981: 11–12).
Общей отправной точкой для анализа у Нисибэ служит предположение, что коллективистские и индивидуалистические начала есть во всех культурах, начиная с первобытных и кончая современными, западных и восточных и т. д. Но в каждой культуре одно из этих начал выражено с большей силой, чем другое. Их присутствие может быть осмыслено в структуре символических операций, предлагаемой структуралистами. Главное действующее лицо в ней — «homo symbolicus» («человек символический»). Фундаментальную основу «homo symbolicus» составляет потребность в коммуникаций с другими. В этой смысле коммуникация означает символическое взаимодействие людей, более или менее структурированное в культурной системе. Далее, коммуникация осуществляется при помощи символических средств, предназначенных для выражения, передачи, накопления и измерения символических значений и ценностей. Согласно мнению известного американского социолога Т. Парсонса (Рarsons, 1969: 8), есть четыре вида символических средств: 1) деньги — для экономической или материальной коммуникации; 2) власть — для политической или иерархической; 3) влияние — для социальной или традиционной; 4) язык — для культурной или семиотической коммуникации (Nishibe, 1982: 86; Nishibe, 1986: 138). Символические средства в структуре взаимодействия и коммуникации исполняют четыре основные функции: 1) измерительную (оценка и измерение ценностей); 2) экспрессивную (открытое выражение ценностей); 3) трансмиссионную (передача ценностей); 4) аккумулятивную (накопление ценностей). Экспрессивная функция символических средств реализуется в открытом выражении различий ценностей; трансмиссионная — в эксплицитном подтверждении людьми сходства ценностей, аккумулятивная — в скрытом (латентном) признании различий ценностей, измерительная (оценочная) функция осуществляется в тех случаях, когда сходства признаются людьми и между ними есть неявное согласие относительно их.
С помощью этого определения функций можно найти и символические значения коллективизма и индивидуализма как символических структур взаимодействия.
Коллективистские аспекты коммуникации определяются прежде всего комбинацией двух символических функций — трансмиссии и аккумуляции. Индивидуалистические же аспекты — другой комбинацией — измерительной (оценочной) и экспрессивной. Иными словами, в коллективизме сходство выражается открыто, а различия — сокрыты. В индивидуализме же, наоборот, различия — откровенны, а гомогенность — сокрыта. В то же время коллективизм характеризуется не только сходством, но и различиями на латентном уровне, а индивидуализм включает на этом же уровне и сходства.
«Короче говоря, — отмечает Нисибэ, — индивидуализм передает уникальность людей, базирующуюся на латентно разделяемых ими общих ценностях. По контрасту с этим, коллективизм выражает гомогенность людей, поддерживаемую латентно признаваемыми как норма различиями в их символических акциях» (Nishibe, 1982: 87–89).
Можно сказать, что коллективизм стимулирует склонность к адаптивному и интегративному поведению, в то время как индивидуализм побуждает стремление к созданию и достижению новых целей и поддержанию латентных социальных ценностей.
Прежние компаративистские исследования о Японии и западных странах, в том числе США, обращали внимание преимущественно на область явно выраженного, игнорируя латентные стороны культур. Этим объясняется частный характер их дискуссий о японском коллективизме и западном индивидуализме.
В общем, индивидуализм можно представить как преобладание экспрессивных и измерительных (оценочных) функций в системе ценностей при откровенном признании их различий и скрытом (латентном) — их сходства. В коллективизме же преобладают трансмиссионные и аккумулятивные функции при откровенном признании сходства и скрытом (латентном) — различий.
Однако абсурдно предполагать, что только эти чистые типы коллективизма и индивидуализма существуют в разных культурах, логичнее предположить разные варианты их. С этой целью Нисибэ априорно выделяет по два типа индивидуализма (1 и 2) и коллективизма (1 и 2)[1]. Индивидуализм первого типа — это «чистый индивидуализм», в основе которого — личная воля индивида. Его можно назвать также «атомистическим индивидуализмом», поскольку в этом случае личность чувствует себя одинокой, ведет себя оригинально и независимо, иногда становится девиантной, т. е. личностью с отклоняющимся от общих норм и стандартов поведением. При этом типе индивидуализма проявляются сильные анархистские наклонности, противостояние истеблишменту (Нисибэ, 1981: 19; Nishibe, 1982: 89–90; Nishibe, 1986: 138).
Индивидуализм второго типа — производный вариант индивидуализма, в нем просматриваются элементы коллективизма, поскольку личность легко принимает навязываемые другими ограничения. Это тип «взаимообусловленного индивидуализма», поскольку в условиях его личность чувствует свою солидарность с другими, ведет себя адекватно им, и на основе принципов взаимозависимости такой индивидуалист становится иногда конформистом. В этом индивидуализме сильна тенденция к гармоничным отношениям с истеблишментом (Нисибэ, 1981: 19; Nishibe, 1982: 90; Nishibe, 1986: 138).
Коллективизм первого типа — производный тип коллективизма, в нем есть элементы индивидуализма. Его можно назвать «гибким, или открытым, коллективизмом», поскольку он допускает известную степень добровольного участия индивидов. Его можно считать открытой и свободной системой, потому что она допускает деятельное мышление и поведение индивидов. Такой тип коллективизма отличают прогрессизм и демократизм, поскольку решения, как правило, принимаются здесь на основе личных договоров или мнения большинства и признается свободное волеизъявление индивида. Этот коллективизм требует добровольного участия индивидов и тесно связан с их демократическими представлениями (там же).
Коллективизм второго типа — «чистый коллективизм». Его можно также назвать «строгим, или жестким, коллективизмом», поскольку в этом варианте коллективизма жестко ограничивается активное индивидуальное волеизъявление и участие. В этом типе коллективизма сильны консервативные, а иногда и тоталитаристские тенденции, поскольку решения обычно принимаются на основе норм обычного права и единодушия с целью поддержания существующих структур. В этом типе коллективизма господствуют контроль сверху и принуждение (Нисибэ, 1981: 20; Nishibe, 1982: 90; Nishibe, 1986: 138).
Если судить о японской культуре, то ее следует отнести к комбинации индивидуализма 2 типа и «гибкого коллективизма». Такого типа культуры можно рассматривать как благоприятные для реализации идей демократии, индустриализма, массового» общества. Характерная для индивидуализма 2 типа «забота о взаимности» весьма эффективна для появления в обществе идеи социального равенства, а «гибкий коллективизм», признающий активное участие индивидов, создает основу для стремления к социальному равенству.
«Индустриализм без деятельного участия индивидов едва ли добьется результатов. И для того, чтобы прогрессировали и видоизменялись необходимые для развития промышленности широкие рыночные механизмы и совершенная технологическая система, должны предпосылочно существовать индивиды, проявляющие заботу о поддержании взаимозависимых отношений» (Нисибэ, 1981: 16).
Более того, в японской культуре и других имеющих с ней аналогичную структуру культурах напряженности и разногласия между группой и ее членами минимальны благодаря характерным для них структурным особенностям. Поскольку в индивидуализме 2 типа признаются коллективистские установки, а в «гибком коллективизме» — интересы индивидов, «социальная дистанция между индивидом и группой сокращается» (там же: 17).
В западноевропейской и структурно похожих на нее культурах, где господствуют «чистый (атомистический) индивидуализм» и «строгий коллективизм», напряженности между индивидами и группой максимально высокие (Нисибэ, 1981: 17; Nishibe, 1982: 90; Nishibe, 1986: 140).
В американской культуре (и культурах подобного типа) есть склонность к комбинации «атомистического индивидуализма» и «гибкого коллективизма». В советской культуре комбинируются «взаимообусловленный индивидуализм» и «строгий коллективизм».
На основе этой типологической схемы можно судить о стабильности разных культур. Вертикальная дистанция между индивидуализмом и коллективизмом обусловливает масштабы внутренних напряженностей в каждом типе культуры. В Японии самая незначительная внутренняя «культурная напряженность». В западноевропейских культурах она, напротив, очень велика, чем, возможно, определяется и их неустойчивость в условиях развития массового общества. США и СССР в отношении внутренних «культурных напряженностей», по мнению Нисибэ, занимают промежуточные между западноевропейским и японским типами культуры позиции.
Эта новая типология при всем схематизме ее позволяет, по мнению Нисибэ, дать более трезвую и научно обоснованную дифференциацию культур и степени выраженности в них коллективистских и индивидуалистических начал. Она же дает возможность понять, почему Японии удалось создать столь эффективное массовое общество. «Гибкий коллективизм» очень благотворен для индустриального общества, поскольку он способствует созданию прогрессивных и демократических социальных систем. Кроме того, индивидуализм 2 типа эффективен для демократического и эгалитарного общества, так как демократизм требует взаимоуважения людей, составляющего основу этого типа индивидуализма. Именно благодаря тому, что в ее культуре сосуществуют «гибкий коллективизм» и «взаимообусловленный индивидуализм», Японии удалось преуспеть в организации высокоразвитого массового общества и сохранить высокий уровень внутренней культурной стабильности. И в то же время, поскольку японская культура базируется на комбинации производных (а не чистых) типов индивидуализма и коллективизма, ее внутренняя устойчивость недостаточно эффективна, чтобы противостоять давлению извне.
В отличие от этого, американцы в условиях кризиса ценностей склонны опираться на «чистый (атомистический) индивидуализм», внутренне присущий их культуре, что делает ее более устойчивой к внешним воздействиям. В СССР при таких же кризисных условиях акцентируется «чистый, или строгий, коллективизм». В западноевропейских странах комбинация чистых форм индивидуализма и коллективизма позволяет им в кризисных ситуациях, опираясь на устойчивые в своей основе системы ценностей, не впадать в этих ситуациях в состояние массовой истерии.
В то же время, отмечает Нисибэ, следует признать и этот уровень обобщения достаточно поверхностным, поскольку каждый тип культуры существует не изолированно, а в тесном ценностном и принципиальном переплетении с другими. В общем, схематически это можно представить следующим образом (см. схему 2).
Общими для всех культур являются изначальные установления и ориентации «4С»: конкуренция (competition), кооперация (cooperation), принуждение (compulsion), понимание (cognizance) (Нисибэ, 1981: 18). В каждой культуре запечатлены как индивидуалистические, так и коллективистcкие начала.
Типичным примером культуры, формируемой «атомистическим индивидуализмом» и «гибким коллективизмом», являются Соединенные Штаты. Для этой культуры характерно смешение анархии и демократии; к ним следует добавить ярковыраженную склонность к конкуренции и свободе. Япония, напротив, обнаруживает типичные черты культуры, соединяющей «взаимообусловленный индивидуализм» с «гибким коллективизмом». Для нее характерно соединение бюрократических и демократических установок; особой ценностью обладают кооперация и равенство. Советский Союз представляет собой типичный образец культуры, которая равняется прежде всего на индивидуализм 2 типа и «строгий коллективизм», для него типично смешение бюрократических и автократических установок, а также ориентация на насилие и единообразие. Типичный образец комбинации «атомистического индивидуализма» и «строгого коллективизма» можно найти... в западноевропейской культуре XIX в. Речь идет о культуре, которая из-за характерных для нее крайних форм анархии и автократии обнаруживает состояние постоянной напряженности. В нем, собственно говоря, и происхождение критических установок (Nishibe, 1986: 139).
Совпадение или преобладание установок и ценностей в четырех культурах — японской, американской, советской и западноевропейских — Нисибэ передает в виде еще одной схемы (см. схему 3).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Нисибэ Сусуму. Буммэй хикаку-но когдзо: Нихонсюги хихан // Кэйдзай хё:рон. Токио, 1981. Т. 30, № 10, С. 2–22. Яп.яз. Структура культурной компаративистики.
Ben Dasan I. The Japanese and the Jews. N.Y., Tokyo: Weather hill, 1972. XI. 193 p.
Benedict R. The chrysanthemum and the sword: Patterns of Jap. culture. Boston, 1946. 128 p.
Doi Takeo. The anatomy of dependence. Tokyo: Kodansha intern., 1973. 432 p.
Nakane Chie. Japanese society. Berkeley, Los Angeles: Univ. of California press, 1970. XII, 157 p.
Nishibe Susumu. Japan as a highly developed mass society: An appraisal // J. of Jap. studies. Seatle, 1982. Vol. 7. N 1. P. 73–96.
Nishibe Susumu. Technische Zivilisation und Kulturkntik in Japan // Japan und der Westen. Frankfurt a. M., 1986. Bd. 3. S. 127–143.
Рarsons T. Politics and social structure. N.Y.: Free press, 1969.
[1] Нисибэ по-разному обозначает эти типы: то индивидуализм типа А и типа В и коллективизм типа а и типа в (1), то индивидуализм типа а и типа в и коллективизм типа с и типа d (2). Дабы не допустить путаницы, предлагается единая упрощенная классификация: индивидуализм первого и второго типов и коллективизм первого и второго типов.
Публикуется по изданию: Япония в сравнительных социокультурных исследованиях. Ч. II / Ред.-сост. и отв. ред. М. Н. Корнилов. М.: ИНИОН АН СССР, 1990. (Серия: Проблемы современной Японии). С. 8-21.
Русский
English
