Кувабара Такзо. Япония и западная цивилизация
Выдающийся японский ученый — историк, социолог и компаративист Кувабара в своей книге особое внимание уделяет двум, самым важным с его точки зрения, темам: Япония и Европа, традиция и модернизация. Работа преследует цель доказать, что современная Япония — совсем не то, что думают о ней на Западе.
В XIX в. Европа смотрела свысока на страны Азии и Африки, и поэтому до сих пор некоторые европейцы считают Японию отсталой страной. Так оно и было давно, в эпоху Мэйдзи и даже перед второй мировой войной, но теперь это не соответствует действительности: Япония стала развитой современной страной, кое в чем перегнавшей Европу и США; она полностью ассимилировала и отчасти усовершенствовала весь заимствованный материал, который стал, наряду с национальным субстратом, характерной и неотъемлемой частью ее культуры. Япония может — и должна — перестать преклоняться перед Европой, став экономическим гигантом на международной сцене. Однако старые предубеждения долго не исчезали. Хотя быстрые изменения, происходившие в Японии, удивляли европейцев уже в 20-х годах, но даже в 1966 г. в Страсбурге на выставке «Долой голод!» Япония была вместе с Индией причислена к голодающим странам. Кувабара заявил протест, уверяя, что его соотечественники питаются очень хорошо, но в соответствии со своим небольшим аппетитом.
В 1967 г. Кувабара получил от министерства просвещения Японии субсидию на полевые исследования в Англии и Франции. До этого никто не предпринимал такие наблюдения в Европе. Обычно, наоборот, европейцы ехали в Азию изучать «примитивные» культуры. Он посетил ряд маленьких провинциальных городов и местечек с числом жителей от 2000 до 30000 человек, экономика и быт которых произвели на него странное впечатление отсталости: они напомнили ему Японию эпоху Мэйдзи. Японцы давно восхищались Англией, считая, что там все лучше, чем у них, что британская парламентская система самая демократичная в мире. Но так ли это? Кувабара убедился в том, что она вовсе не та модель демократии, которой стоит подражать, так как в английском обществе все еще действуют олигархические тенденции, привилегии и обычаи, давно отмененные в Японии; слишком большую роль играют там происхождение, социальный статус и высшее образование. Английская система элитарна, японская — эгалитарна. Ученый приводит конкретные примеры из своей полевой практики: однажды он зашел в пивную в одном городке и увидел внутри надписи «Salon» и «Public Bar» — одно и то же пиво продавалось в первом зале вдвое дороже, чем во втором, так как местная «знать» привыкла сидеть и пить отдельно от рабочего класса. Там же Кувабара осмотрел две школы, стоявшие рядом, но дворы их были разделены проволокой — в одной учились дети мелкой буржуазии и среднего класса, в другой — «простой народ»; дети имущих классов учатся в привилегированных колледжах. Его поразило и то, что вещи живут у обывателей очень долго — их берегут, чинят много раз, а столетние дома перестраивают и ремонтируют без конца. В Японии все старое выбрасывают, например, через 10–12 лет там нельзя починить фотоаппарат — давно уже нет к нему деталей, зато предлагают новейшие образцы, самые лучшие в мире. Жизнь во французской глубинке течет также по-прежнему спокойно и неспешно, что обескураживает японца, нервно рвущегося вперед. «Европа стареет, но молодится», — пишет Кувабара, с уважением относящийся к ее культуре, прекрасным произведениям искусства и устойчивому быту, но во всем этом он видит признаки отсталости и упадка, порожденного приверженностью к старине, медлительностью прогресса и безразличием к успехам других стран. Он видит преимущества современного образа жизни в Японии, более динамичного, более практичного, удобного, делового; он приводит в пример массовые школьные экскурсии — типично японское явление последних лет: дети любят их и благодаря им знакомятся со всей страной, привыкают к общению. Все ученики японских средние школ бывают в Токио — а все ли французские школьники посещают Париж? Или американские — Вашингтон? Другой пример — кафе, изобретение западное, но распространенное в Японии. Здесь они — на каждом шагу: в них люди всех слоев общества могут есть, пить и общаться сколько угодно. Научившись в Европе делать пиво, японцы стали делать его гораздо лучше; и универмаги у них по эффективности обслуживания и техническому оборудованию лучше и привлекательнее европейских. Массовая культура тоже самая передовая в мире, население получает одинаковый поток информации — пресса, радио, телевидение, масса журналов, театр, кино — все доступно каждому гражданину. В Японии буржуа, служащий, рабочий и провинциал мало отличаются друг от друга, у всех те же простые вкусы, они бывают в тех же кафе и парках и приобретают самые новые вещи, не пренебрегая дешевкой. Все это иностранец должен знать, чтобы понять современную жизнь, обрести другой взгляд на Японию — такую, какая она есть в действительности, а не в его пропитанном предрассудками воображении.
Кувабара довольно безжалостно высказывается о традиции, обреченной, по его мнению, на гибель: «Элементы традиции, которые будут отмирать по мере того, как мир будет приближаться к единообразию, подвержены, в некотором смысле естественному отбору, и мы не будем оплакивать их исчезновение» (Kuwabara, 1983: 127). Он не возражает в принципе против сохранения самых полезных обычаев и преподавания классической литературы в школе, но считает, что они перестают играть заметную роль в японском обществе и определять его характер; тем не менее проблема традиции и модернизации остается и теперь актуальной. Японское слово «дэнто» — «традиция» немного отличается по смыслу от европейского «tradition»; оно скорее обозначает «старый обычай», нежели идею сохранения ценностей прошлого.
Первую причину поразительного успеха модернизации Японии Кувабара находит в том, что еще до реставрации Мэйдзи страна созрела для фундаментального переворота и восприятия новизны. Япония (до 1944 г.) никогда не подвергалась завоеваниям, в ней сложилась гомогенная нация, за 250 лет изоляции в эпоху Токугава самобытная культура оформилась и достигла законченности на этой стадии развития. В народе накопилась мощная потенциальная энергия, бурно вырвавшаяся из оков феодализма, когда появилась возможность самоутверждения. Народ, поддерживая стремления лидеров эпохи Мэйдзи, жадно впитывал и осваивал хлынувшую в страну европейскую культуру: от природы любознательные и восприимчивые, японцы не щадили сил, отстаивая свою независимость — в конце ХIХ в. стране грозила опасность превратиться в колонию одной из западных держав, но лидеры и народ осознали ее и ценой огромных усилий избежали этой опасности и создали свободное передовое государство. Кувабара отрицает подражание как единственный стимул модернизации — японцы сознательно и правильно отбирали то новое, что им было нужно, и отвергали ненужное. Даже теперь, бывая за границей, они не обращают внимания на вещи, не приносящие им пользу или удовольствие. С самого начала модернизации были намечены главные пути развития: 1) капитализм в экономике; 2) демократия в политике; 3) поворот от ремесла к фабричному производству; 4) всеобщее образование; 5) создание вооруженных сил; 6) поощрение творческой инициативы.
Второй причиной успешной модернизации Японии Кувабара считает отсутствие косности в национальном характере японцев — они не любят цепляться за старое, мешающее росту нового, и не обременены приверженностью к традиции, тормозившей подчас развитие Европы. Они реалистичны и практичны, не склонны выходить за пределы здравого смысла; это позволяет им, заимствуя новое, доводить его применение до очень высокого уровня.
И третья причина — это отсутствие в японской религии монотеизма, сковывающего волю человека волей Божественного Абсолюта. Японцы почитают множество богов, но это не касается их мирской деятельности. Морально их поддерживает буддийское учение о непостоянстве всего в мире, соответствующее их склонности к переменам. Христианство, с его максимализмом и строгими требованиями не привилось в Японии, а отсутствие религиозного фанатизма избавило ее от религиозных войн, веками терзавших Европу. Кувабара не соглашается с теорией Макса Вебера о религиозных истоках развития капитализма. В частности, опыт Японии опровергает эту теорию.
В начале эпохи Мэйдэи (70-е годы XIX в.) японцы резко делились на традиционалистов и модернистов, т. е. на тех, кто боялся вторжения западной культуры, и тех, кто видел в коренной и необратимой перемене всего образа жизни путь к сохранению независимости страны. Приверженцы феодальной старины испытывали дискомфорт и лишения, например, художники и поэты, писавшие в национальном стиле, потеряли работу, так как в моду вошли европейская масляная живопись, а народные песни были преданы забвению. В первой половине XX в. традиции еще сохранялись и отчасти поддерживались японским милитаризмом 20-30-х годов. После второй мировой войны ситуация крайне усложнилась и запуталась до того, что возникли парадоксальные явления: новыми поборниками традиции стали... марксисты и левые: борцы за революцию и прогресс стали играть реакционную роль, например, начали бороться за неприкосновенность театра Кабуки, этого продукта феодальной культуры. Объясняется это их непримиримой ненавистью к американскому империализму, косвенно способствовавшему прогрессивным реформам в период оккупации.
Представление о японской культуре обычно формируется в западном сознании в результате поисков «глубин национального духа» в недрах древней литературы и традиционного искусства. Кувабара возражает против исторического подхода к пониманию, японской культуры, считая, что подходить к ней надо с другой стороны — путем наблюдения и анализа фактов современной жизни, в которой черты национального духа выражаются теперь не менее ярко, чем в хэйанской поэзии или самурайской этике средних веков, а вернее, даже намного ярче. Теперь условные драмы Но, театр Кабуки, чайные домики, хайку, икэбана и прочая экзотика, привлекающая туристов, уже не представляют собой новой японской культуры. Многие иностранцы все еще ссылаются на любовь японцев к простоте и покою. Но их легче встретить в тихом французском городке, чем в сутолоке Токио, в поезде-снаряде или на школьной экскурсии. Японцы превратились в шумную, динамичную нацию. Хотя традицию все еще уважают как музейный экспонат, многие перестали ценить в ней даже то, что поистине ценно, и пренебрегают ею в быту. Никто ничем не жертвует ради ее сохранения как таковой. Исторические здания сносят, строят безобразные небоскребы, в городской архитектуре — неприятная смесь старого с новым; в комнатах господствуют американские репродукции и безвкусные сувениры; мало уже людей носят кимоно, и женщины не делают старомодных причесок. Журналы пестрят рекламными фотографиями и заголовками на европейских языках; все это и многое другое указывает на то, что традиция уходит безвозвратно. Остается пока то, что приносит прибыль, — сувенирная индустрия, развлекательные учреждения для иностранцев и, конечно, музеи и храмы. Национальный театр теряет публику, японцы предпочитают ходить в кино и в театры с европейским репертуаром. Вкусы изменились в корне — Кувабара предполагает, что такие, например, факты, как потребление мяса, увеличившееся за 30 лет в 8 раз, влияют на быт и нравы. Современный студент уже не может и не хочет читать японские книги начала века, он не знаком, например, с произведениями Накано Тёмэя, серьезного мыслителя эпохи Мэйдзи, но гордится тем, что знает книги Германа Гессе, а большинство читает новейшую литературу не очень высокого качества и переводы с европейских языков: тогда как французский студент хорошо понимает своих классиков XVII в. и англичанин может читать неадаптированного Шекспира. В Европе традиции исчезают медленно. После войны японцы провели три крупные реформы: пересмотр конституции, земельную и языковую реформу. Кое-кто еще хотел бы видеть императора в божественном ореоле, многие с любовью вспоминают старую фонетическую систему (Кувабара надеется, что потом язык упростится больше, иероглифов станет еще меньше, а лучше бы совсем избавиться от них). Провести эти реформы было бы нельзя без твердой воли к жизни, свойственной японцам, и без качеств, обеспечивающих им успех. С некоторым сожалением вспоминает передовой историк тепло и красоту далекой Хэйанской эпохи, когда еще не было смертной казни и люди были человечнее, чем в холодной Европе, огрубевшей в непрерывных войнах. Японцев прежде связывал дух взаимозависимости и взаимопомощи — «амаэ»: каждый мог найти сочувствие и поддержку у соседа, и сильна была привязанность в семье. Хотя чувствительность эта не поможет людям жить в суровом современном мире, все-таки надо найти способ согласовать ее с научно-техническим прогрессом.
Н. Е. Семпер
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Kuwabara Takeo. Japan and Western civilization: Essays on comparative culture. Tokyo. 1983. 205 p.
Русский
English
