Сигачев М. И. Национальная идеология западных и южных славян как отражение их национального характера
Введение
Данная статья посвящена анализу взаимосвязи между национальным характером и национальной идеологией западных и южных славян. В процессе своего развития славянскими народами были выработаны различные варианты национальной идеологии, в той или иной степени отражавшие определенные аспекты этнонационального менталитета. Наша цель состоит в том, чтобы выявить, каким образом особенности национального характера западнославянских и южнославянских народов отражаются в выработанных ими типах национальной идеологии. Ради достижения этой цели мы попытаемся на примере западных и южных славян подтвердить либо опровергнуть гипотезу А. С. Панарина о пограничном, посредническом статусе славянства по отношению к Западу и Востоку. А. С. Панарин полагал, что культура славянских народов характеризуется пластичностью и гибкостью, позволяющими ей усваивать и адаптировать противоречивые импульсы восточной и западной цивилизаций. Негативным же последствием этой пластичности и гибкости является слабая организованность славянства. Исключением здесь является только русский народ, сумевший создать мощную государственность (Панарин, 1999: 223–224). Следуя гипотезе о пластичности, гибкости и открытости славянского менталитета, можно сделать логичное предположение о решающем влиянии на национальный характер славян социокультурной и цивилизационной среды тех регионов, к которым они принадлежат. Следовательно, применительно к западным славянам, живущим в Восточной и Центральной Европе, имеет смысл говорить об определяющем значении католицизма и германизма, а также евроцентризма, и западничества, тогда как для южных славян, населяющих Балканы, ключевыми факторами формирования культурной идентичности были восточно-христианское православие, восточно-римский византизм, а также, позднее, османизм.
Прежде чем перейти к теме исследования, следует определиться с хронологией данной статьи. Нижней хронологической границей является конец XVIII в., когда начали формироваться национальные идеологии западных и южных славян; верхней — середина XX в. — рубежная эпоха, знаменовавшая собой крупные трансформации национальных идей славянских народов Восточной Европы, связанные с окончанием Второй мировой войны и вхождением восточноевропейских стран в советскую социалистическую систему.
Перейдём к рассмотрению национальных идеологий западно-славянских народов.
Ягеллонская идея (Польша)
Польская этнонациональная идентичность базируется на принципах славяно-католицизма, евроцентризма, западничества. Рассмотрим, как эти социокультурные принципы воплотились в одном из вариантов польской идеологии — ягеллонской идее. Сам этот термин появился в 1920-е – 1930-е гг. в межвоенной Польше и применялся для обозначения концепции, представлявшей собой осмысление политического курса династии Ягеллонов, правившей Польшей в XIV–XVI вв.. Её нельзя назвать в строгом смысле национальной, поскольку она носила, прежде всего, имперско-династический характер. Думается, что в случае ягеллонской идеи мы имеем дело с принципом польского католического империализма. Польский национальный характер выкристаллизовался вокруг католицизма, так как поляки, обладая славянской открытостью в качестве первоосновы, восприняли католическую религию максимально глубоко. Думается, что польскую национальную идею, являющуюся стержнем социокультурной идентичности Польши, можно даже назвать славяно-католицизмом, поскольку она представляет собой неразрывный синтез славянского и католического начал. Вместе с тем, абсолютное и безусловное принятие католического мировоззрения сопровождалось отторжением со стороны поляков не только православного восточного славянства, но и германизма. Российский исследователь В.В. Гончаров в статье «Ягеллонская идея в польской историографии XX – начала XXI вв.» (Гончаров, 2009) пишет о том, что суть ягеллонской идеи состояла в создании полиэтнической польской империи, противопоставленной как России, так и Германии. Ягеллонская идея отражала стремление поляков объединить все польские, украинские, литовские, белорусские земли и осуществлять экспансию Польши на Восток. Указывая на важное значение ягеллонской идеи для общественно-политической мысли Польши в XX в., Гончаров ссылается на мнение польского историка Артура Горского (1870–1959), который видел в ягеллонской идее пример польского цивилизационного империализма, призванного спасти Европу от «варварской» Московии и восточной «орды». Этот польский историк выстраивал образ польского государства как носителя западной христианской цивилизации. В подобном антиориентализме и антирусизме польской национальной идеи легко усматривается западническая и евроцентристская направленность менталитета поляков. Вместе с тем, ягеллонская идея противопоставлялась не только русскому Востоку, но и германскому Западу. Польские историки и идеологи XX в., разрабатывавшие ягеллонскую идею, делали акцент на борьбе Ягеллонов против немецкого Тевтонского ордена, увенчавшейся победой в Грюнвальдской битве 1410 г. Постараемся дать свой вариант ответа на вопрос о причинах отторжения поляками не только православного русского мира, но и западно-германского порядка. Прежде всего, наиболее очевидной и лежащей на поверхности причиной следует назвать зародившийся в начале XVI в. немецкий протестантизм. Превращение северной Германии в центр протестантской Реформации автоматически противопоставило ревностных католиков-поляков немцам, хотя это и не отменяет того факта, что Южная Германия и Австрия остались верны католицизму. Однако думается, что есть и ещё одна, более глубокая причина. Она заключается в том, что ещё до протестантской Реформации в Священной Римской империи германской нации было сильно антипапское гибеллинское движение во главе с немецкими императорами-кайзерами, которое боролось со сторонниками Папы Римского — гвельфами, опиравшимися на романский мир Южной Европы. Естественно, польскому славяно-католицизму ближе именно гвельфы, являвшиеся римо-католическими папоцезаристами и отстаивавшими идеалы папской теократии, тогда как немецкие гибеллины выступают в качестве своеобразных прото-протестантских еретиков. Отсюда также можно сделать интересный социокультурно-регионоведческий вывод о сходстве Польши и романской Южной Европы, объединенных ревностной католической религиозностью.
Славяно-католицизм, славяно-протестантизм и славяно-атеизм (Чехия)
Национальный идеал чешского народа, с нашей точки зрения, определяется срединным положением Чехии в регионе Центральной Европы. Думается, что в основе чешского национального своеобразия изначально находился центральноевропейский синтез, воплощенный, с одной стороны, в католическом австрославизме, и в чешском протестантском гусизме, с другой. Автор диссертации «Политический панславизм и идеи всеславянства в Чехии » (Французова, 2005) отмечает, что в XIX в. на территории Чехии были сильны течения панславизма (всеславизма) и австрославизма. В XIX в. чехи-католики придерживались проавстрийских, прогерманских взглядов и ориентировались на концепцию австрославизма, подразумевавшую объединение западных славян в рамках Австрийской империи. В диссертации Французовой указывается, что среди чешских консерваторов концепция австрославизма, направленная на реализацию союза австрийских славян с австрийскими немцами в рамках империи Габсбургов, пользовалась наибольшей популярностью: «Пытаясь противостоять популяризации политического панславизма, чешские консерваторы были вынуждены искать альтернативные пути для интеграции интересов Австрии и австрийских славян, что нашло своё отражение в концепции консервативного австрославизма» (Французова, 2005: 13). Чешские либералы и радикалы-революционеры отстаивали концепцию центральноевропейского панславизма, предполагающего объединение западных славян в союз, альтернативный как русскому, так и немецкому германо-австрийскому миру: «Деятельность чешских либералов и национал-патриотов свидетельствует о большом значении, которое они придавали славянским вопросам. Сущность славянских идей заключалась в сплочении славян (в том числе поляков, чехов, словаков) перед лицом германизации... Чешские патриоты противопоставляли царофильскому панславизму планы создания славянской федерации по аналогии с североамериканскими штатами… Находясь в оппозиции царофильскому варианту панславизма, радикалы предлагали альтернативный вариант центральноевропейского панславизма в форме федерации свободных славянских народов…» (Французова, 2005: 13–15). В статье Л.Ф. Луцевича «Первый славянский конгресс в исповеди Михаила Бакунина» (Луцевич, 2013) анализируется оценка славянского съезда 1848 г. в Праге, данная русским анархистом М. Бакуниным в его автобиографическом произведении «Исповедь». Согласно указаниям Л. Ф. Луцевича, М. Бакунин писал об австрославистских взглядах чешских национальных идеологов, присутствовавших на пражском съезде: «Категорически не принимали российское главенство чехи — сторонники австрославизма, объединившиеся на съезде вокруг Франтишка Палацкого — одного из творцов и идеологов австрославизма. Так называемая «чешская партия» связывала идею славянского единства с австрославизмом, то есть с созданием сильной федерации славян, австрийцев и венгров» (Луцевич, 2013: 326). Таким образом, в той мере, в какой чешский национальный характер представляет собой разновидность славяно-католицизма, он тяготеет к германскому миру. Одновременно с этим, следует помнить о том, что Чехия — это родина реформаторско-протестантского гусизма, имевшего антинемецкую направленность. Следовательно, несмотря на доминирование германофильского славяно-католицизма в Чехии, имеет смысл говорить о неоднозначности и дуалистичности чешского менталитета.
Как отмечает исследовательница О. В. Павленко в статье «Символы «свободы» в политических движениях народов Австрийской империи в 1848–1849 гг.» (Павленко, 2001), идеология австрославизма носила антивенгерский характер и была нацелена на создание своего рода Австро-Славии. Австрийские славяне воспринимали венгров не как союзников по национально-освободительному движению против империи Габсбургов, а как конкурентов в борьбе за место второго народа империи после австрийских немцев. Чешские католики выступали против проекта Австро-Венгрии и стремились превратить империю в австро-славянское государственное образование. «Австрийские славяне противопоставили венгерской революции программу австрославизма. Именно в ней славянские политики видели единственное средство спасения монархии Габсбургов от угрозы венгерской и итальянской революций» (Павленко, 2001). С помощью идеологии австрославизма чехи стремились превратить себя в центральный народ Австрийской империи: «Программа австрославизма была разработана в среде чешских политиков, полагавших, что они смогут возглавить славянское большинство империи, а Богемское (Чешское) королевство должно стать ядром новой федерализованной Австрии» (Павленко, 2001). Как подчеркивается в статье Павленко, сами чешские национальные идеологи писали о славяно-германском симбиозе как фундаменте социокультурного своеобразия Чехии: «Ведущий чешский политик Ф. Палацкий, стоявший у истоков национальной идеологии, отчетливо сознавал это своеобразие населения земель чешской короны и подчеркивал, что современная ему Богемия представляет собой синтез между первоначальной формой «славянства» и возникшим впоследствии «германством»» (Павленко, 2001). Касаясь вопроса о современной Чехии, следует говорить о чешском славяно-атеизме, который следует понимать как попытку избавиться от католическо-протестантского дуализма путём вынесения религиозной проблематики за скобки повседневной жизни. Секуляризация чешского национального характера явилась негативным ответом на те вопросы, которые были поставлены противоборством католической и протестантской частей чешской идентичности. В результате сегодня Чехия находится на одном из первых мест в мире по числу атеистов, и про неё в англоязычных газетах выходят статьи с говорящим названием «Где ничто не свято» (Пер. — М. С.) (Fleishman, 2003).
Дуализм славяно-католицизма и славяно-протестантизма (Словакия)
Словакия, как и Чехия, занимает срединное положение в центральноевропейском регионе, поэтому её социокультурная идентичность базируется на дуализме славяно-католицизма и славяно-протестантизма. В словацкой национальной идее, с нашей точки зрении, более ярко выражена прорусская, а не прогерманская ориентация. Даже словацкие католики, в отличие от польских, настроены скорее русофильски и пророссийски, чем русофобски. В статье Р. Загоры «Контакты Людовита Штура с учёными и мыслителями России» (Загора, 2007) анализируется русофильство идеолога словацкого национального возрождения и панслависта Людовита Штур (1815–1856). Р. Загора пишет, что «к России и русскому народу Л. Штур относился всегда с большим уважением и симпатией, изучал русский язык и старательно собирал русские книги» (Загора, 2007: 113). Исследователь указывает, что Л. Штур задумывался над превращением русского языка в общеславянский: «По мнению Штура, выбирать в таком случае можно только между старославянским и русским языком. Однако, пишет он, старославянский «как таковой уже исчез и практически мертв, он не настолько гибкий и не имеет взлет живого языка, поэтому остаётся только русский язык как единственный способный исполнять такое послание»» (Загора, 2007: 118). В этой же статье отмечается, что словацкая национальная идея в XIX в. существовала в двух разновидностях — католической и протестантско-лютеранской: «В 40-е гг. XIX в. перед словацкой интеллигенцией остро стоял вопрос о литературном языке. Словацкая католическая интеллигенция использовала так называемую «бернолаковщину», основой которой являлся западнословацкий диалект, лютеране же — «библейский чешский», в который вносились словацкие слова» (Загора, 2007: 116). Таким образом, в основе словацкой ментальности, равно как и чешской лежит дуализм славяно-католицизма и славяно-протестантизма: однако если в Чехии сегодня доминируют атеистические тенденции, то словаки в целом остаются достаточно религиозными. По нашему мнению, славяно-католицизм, как чешский, так и словацкий, стал питательной средой для австрославизма: ему больше свойственна проавстрийская, прогерманская ориентация. Славяно-протестантизму, напротив, присущи либо русофильство, своеобразный русославизм (славяно-русизм), либо восточноевропейский панславизм, стремящийся превратить славян Восточной Европы в третью силу между, с одной стороны, немецким миром Германии и Австрии, и Россией, с другой. Примечательно, что прорусский панславист Л. Штур родился не в католической, а в протестантской семье.
Подведём итоги рассмотрения национальных характеров западнославянских народов. Поляков, чехов и словаков сближает общеславянская душевность и общинность, роднящая всех славян, вне зависимости от их принадлежности к западной, южной или восточной ветвям славянства. Вместе с тем, разница между поляками, чехами и словаками, безусловно, присутствует. Польский национальный характер во много сформировался под влиянием великодержавного опыта Речи Посполитой. У поляков была своя империя, большая имперская культура. Они познали национальное величие, что в совокупности с особой католической религиозностью породило польский мессианизм. Утрата своей империи нанесла серьезный удар по идентичности поляков, в результате чего в их национальном характере появились некоторые декадентские черты. Чехи и словаки никогда не имели имперской великодержавности. Более того, они в течение многих столетий — гораздо дольше, чем поляки — были лишены независимой суверенной государственности, входя в ареал германского мира. Таким образом, в отличие от поляков, чехам и словакам чужд национально-религиозный мессианизм. Вместе с тем, между ними также имеется существенная разница. Современная Чехия — абсолютно светская страна, являющаяся одной из самых атеистических в Европе и в мире. Этот славяно-атеизм представляет собой своего рода отрицание протестантско-католического антагонизма: борьбы чешского гуситского мифа, носящего антикатолический и антиавстрийский характер, с австрофильским и антипротестантским католицизмом. Словаки же сохранили в своём национальном характере дуализм славяно-католицизма и славяно-протестантизма, причём словацкий католицизм, в отличие от польского, не является антироссийским и антирусским. В Словакии русофильские, а также панславистские настроения намного сильнее, чем среди чехов, и, тем более, поляков.
Завершив рассмотрение западных славян, перейдём к анализу южнославянских балканских народов.
Германофильский славяно-католицизм (хорваты и словенцы)
Национальная идентичность хорватов и словенцев, на наш взгляд, должна быть охарактеризована как католическая, южноевропейская, австрофильская и проитальянская. Их национальную идею можно назвать австрофильским славяно-католицизмом. Как пишет А. Филимонова (Филимонова А., 2005), в среде южных славян-католиков выдвигались концепции, ориентированные на Австро-Венгрию и против православной Сербии. Одной из первых теорий, предполагавших объединение католических хорватских и словенских территорий в единый югославянский союз, был иллиризм, возникший в 1830-е – 1840-е гг. Идеологи иллиризма, такие как Янко Драшкович (1770–1856) или Людевит Гай (1809–1872), занимали католические и проавстрийские позиции. Они хотели, чтобы в рамках империи Габсбургов реализовался проект Великой Иллирии, включающей в себя весь славянский юг Австрии. Иллиристы предполагали использовать интеграционный потенциал иллирийского проекта в австрийских интересах. Впоследствии на фундаменте иллиризма сформировалась доктрина хорватского югославизма — объединения южнославянских народов под руководством хорватов.
Филимонова указывает на большую роль в деле формирования хорватской национальной идеологии Йосипа Штросмайера (1815–1905) — католического епископа немецкого происхождения, который выступал за союз югославянских народов во главе с Хорватией в рамках Австро-Венгрии. Кроме того, епископ был ярым сторонником расширения влияния Католической Церкви на православные народы и обращения их в униатство. Йосип Штросмайер представляется нам знаковой фигурой с точки зрения социокультурной идентичности Хорватии, поскольку он, будучи одновременно католическим епископом и этническим австрийским немцем, объединял в одном лице католическую, южноевропейскую и проавстрийскую составляющие хорватской национальной идеи. Идея римско-католического экспансионизма легла в основу своеобразного хорватского мессианства. Как пишет тот же автор, хорватский национальный идеолог Анте Старчевич (1823–1896) выдвигал концепцию Великой Хорватии, особая миссия которой заключалась в распространении католической веры на территории Балкан. В первую очередь, речь шла об обращении в католицизм Сербии.
В диссертации С. С. Белякова (Беляков, 2006) рассматриваются ключевые характеристики усташского мировоззрения, которые в целом соответствуют выделенным выше принципам хорватской национальной идеологии и лежащей в её основе социокультурной идентичности. Усташи1 стояли на римо-католических, прогерманских позициях и придерживались антисербских, антивизантистских и антиправославных взглядов. Беляков в своей работе много внимания уделяет описанию антисербской компоненты хорватского национализма: «Носители сербского национального самосознания, равно как и хорватские югослависты, суть — славосербы, предатели, отрекшиеся от родного хорватского имени. Таким образом, сербофобия стала важнейшей составляющей идеологии хорватского этнического национализма» (Беляков, 2006: 14). Римо-католическая направленность усташского движения неразрывно связана с их проитальянской позицией, проявившейся в том, что штаб-квартира усташей находилась в Италии — оплоте европейского католицизма: «На территории Италии располагались основные усташские базы, там находился Главный усташский штаб во главе с А. Павеличем» (Беляков, 2006: 16). Крайне показательным представляется тот факт, что усташи, желая всячески подчеркнуть уникальность хорватской нации среди других балканских народов и её кардинальное отличие от сербов, отрицали славянское происхождение хорватов: «Важнейшим постулатом усташской идеологии, её краеугольным камнем служила идея самобытности хорватского народа, его отличия от других народов Югославии. Для подтверждения самобытности хорватов была выдвинута теория неславянского (иранского или готского) происхождения хорватского народа» (Беляков, 2006: 17). Таким образом, евроцентризм и западничество хорватской национальной идентичности усташи довели до максимума, поскольку они резко противопоставили хорватов другим балканским нациям за счёт отрицания славянских этнокультурных корней: «…константами усташской идеологии оставались представления о хорватах как нации, чуждой славянским народам Югославии, и, прежде всего, сербам, отличающейся от них в этно-расовом и цивилизационном отношении…» (Беляков, 2006: 18). Национальную миссию хорватского народа усташи видели в том, чтобы служить оплотом европейской католической цивилизации на Балканах и защищать её от восточно-византийского «варварства», главным воплощением которого для усташей являлась Сербия: «Историческая миссия хорватского народа, с точки зрения усташей, заключалась в том, чтобы служить бастионом европейской цивилизации, охраняющим её от «Востока». Под «Востоком» усташские идеологи понимали сербов, которые представали в их глазах носителями «византизма» и «варварства», и, разумеется, само «великосербское» (югославское) государство» (Беляков, 2006: 17).
Социокультурная идентичность Словении во многом близка Хорватии и характеризуется таким же католическим, евроцентристско-западническим и прогерманским характером. А. Филимонова указывает, что национальная идеология Словении была ориентирована на хорватскую концепцию югославизма. Ярким представителем словенского славяно-католицизма был католический священник Матия Маяр (1809–1892), полагавший, что Словения должна объединиться с Хорватией. Присущее Словении германофильство проявилось в деятельности Словенской народной партии, которая накануне Первой мировой войны поддерживала доктрину «триализма», подразумевавшую преобразование Австро-Венгрии в триединое государство. Третьим элементом империи Габсбургов, помимо Австрии и Венгрии, должен был стать южнославянский союз, объединяющий словенские, хорватские и сербские территории. Лидер Словенской народной партии Иван Шуштершич (1863–1925), формулируя своё католическо-германистское кредо, призывал словенцев «продолжить работу в рамках Габсбургской монархии ради «процветания великой католической хорвато-словенской Австрии»» (Филимонова А., 2005). Словенские национальные идеологи, подобно хорватским, исповедовали принцип католического прозелитизма и провозглашали необходимость борьбы против сербского «византийского правления».
Сопоставление хорватской и словенской национальной идеи, с одной стороны, и польской, с другой, позволяет сделать вывод как об их сходстве, проявляющемся в ревностном католицизме, евроцентризме и западничестве, так и в различии, заключающемся в противоположном отношении к германскому миру. Если идентичность Польши характеризуется антигерманизмом, то социокультурной специфике Хорватии и Словении, наоборот, присуще ярко выраженное германофильство. В тоже время, прослеживается очевидное сходство хорватского и словенского национального менталитета с чешским католическим австро-славизмом. Думается, причина заключается в том, что соседями хорватов и словенцев являются южные немцы-католики, тогда как поляки граничат с северной протестантской частью германского мира. Австрийская империя Габсбургов, в отличие от северной Германии, осуществила своего рода синтез гибеллинства — светской императорской власти — и гвельфизма — духовной власти Римо-Католической Церкви во главе с Папой. В результате южные славяне-католики, сохраняя ревностную привязанность к Ватикану, в тоже время оставались открыты влиянию южно-католической части германства, олицетворяемой Австрийской империи. Таким образом, в то время как ядром польской национальной традиции стал синтез славянства и католицизма (вместе с евроцентризмом и западничеством), в основу идентичности южных славян-католиков легла интеграция не двух, а трех элементов — славизма, католицизма и южного австро-германизма.
Национальный характер южных славян-католиков, как и западных, характеризуется общеславянской душевностью и общинностью. С поляками хорватов и словенцев роднит ревностный католицизм, характерный для Южной Европы. Только если поляки являются в некотором роде плацдармом южноевропейского католицизма в протестантской Северной Европе, то хорваты и словенцы составляют органическую часть южноевропейского региона. В отличие от поляков, у южных славян-католиков отсутствует имперский опыт, связанный с наличием великодержавной государственности. Это сближает их с чехами и словаками, поскольку и те, и другие длительное время находились в ареале австрийского имперского проекта Габсбургов. Однако хорватам и словенцам никогда не был присущ протестантизм, а их ревностный католицизм прямо противоположен чешскому атеизму.
Русофильский славяно-византизм (Сербия)
Национальная сербская идеология, по нашему мнению, может быть охарактеризована как русофильский славяно-византизм. Глубина проникновения византийского социокультурного кода в сербский менталитет обусловлена, как минимум, двумя причинами. Во-первых, сербы исповедуют восточно-христианское православие, воспринятое от византийцев. Во-вторых, Сербия в течение длительного периода входила в состав Византийской империи. В XIX в. основным проявлением сербской национальной идеи стала концепция Великой Сербии. А. Филимонова в другой работе (Филимонова, 2005) отмечает, что идеология великосербизма формировалась в условиях противостояния католическому мировоззрению хорватских и словенских национальных идеологов. Так, идеолог хорватов-католиков Э. Кватерник считал, что в борьбе против сербского православного византизма совпадают интересы Католической церкви и хорватской нации, поскольку великосербизм несёт с собой угрозу экспансии православия на католический Запад (Филимонова, 2005). В диссертации Д.В. Никонорова (Никоноров, 2004) указывается, что окончательно идея Великой Сербии была оформлена в программном труде сербского политика и министра иностранных дел Илие Гарашанина (1812–1874) «Начертания», увидевшем свет в 1844 г. В «Начертаниях» говорилось о необходимости объединения всех сербских территорий в рамках одной страны (Никоноров, 2004: 7–8). Диссертация М. В. Белова (Белов, 2007) освещает вопросы раннего этапа формирования сербской национальной идеологии. В частности, в ней отмечается, что уже в конце XVIII – начале XIX в. сербские национальные идеологи стояли на подчеркнуто русофильских позициях: «Анализ трех проектов воссоздания сербского государства, подготовленных в 1804 г. представителями воеводинской интеллигенции, позволяет сделать вывод о сходстве и различии подходов (стратегий) у этих первых проводников национальной идеи. Все три проекта решающее значение придавали политике России, её дипломатическим или военным усилиям и были смиренно обращены к императору Александру I. Сербский народ рассматривался как «младший брат» русского по вере, происхождению и языку» (Белов, 2007: 28–29). Белов анализирует генезис великосербской идеологии и указывает на её византийско-православное имперское ядро, отмечая преемственность идеи Великой Сербии по отношению к средневековому сербскому царству во главе с «царём сербов и греков» Душаном Сильным: «Рождение великосербской идеи следует отнести к осени 1808 – весне 1809 гг. Матрицей проекта следует считать историческое предание о средневековом Царстве Стефана Душана — сербского правителя, который в свою очередь вдохновлялся византийской имперской идеей. Территории, приписанные сербскими повстанцами к будущей Великой Сербии (Босния, Герцеговина, Албания, Македония и др.), соответствуют завоеваниям, составившим недолговечную сербскую империю середины XIV века» (Белов, 2007: 30). Как отмечает тот же автор, важнейшим элементом сербской национальной идеологии является битва на Косовом поле 1389 г. С одной стороны, легенда об этом событии отражает антиосманскую компоненту национальной идентичности сербов. С другой стороны, легенда о Косовской битве синтезирует в себе три элемента сербского этнокультурного менталитета: дохристианскую архаику, христианскую традицию и модернистско-просветительские установки. «Центральным историческим мифом сербской национальной идеологии стал рассказ о Косовской битве 1389 г. Легенда о ней соткана из разных сюжетных элементов и символов. Некоторые из них генеалогически восходят к индоевропейской древности (мифологический и архаический этапы развития эпоса), другие — к христианской традиции, которая, в свою очередь, также имеет архаическую подоплеку. Наконец, третьи — привнесены в Новое время под влиянием гуманистических, просветительских и предромантических настроений отдельных авторов, стремившихся кодифицировать известный сюжет» (Белов, 2007: 33).
Таким образом, сербский национальный характер сложился на пересечении, во-первых, общеславянской общинности, душевности и открытости, во-вторых, воспринятого от Византии православия, и, в-третьих, имперской идеи, ядром которой стали средневековая сербская держава «царя сербов и греков» Стефана Душана Сильного, а также византийское наследие.
Германофильский славяно-византизм (Болгария)
Представляется, что в основу национального характера Болгарии также лег синтез славянской и византийской социокультурных традиций. Вместе с тем, болгары, в отличие от сербов, не являются ярко выраженными русофилами. Думается, что в Болгарии в XIX в. происходила борьба двух ориентаций — прорусской и прогерманской, которая окончилась победой германизма. В диссертации Д.В. Никонорова (Никоноров, 2004) делается акцент на том, что первоначальные основы национальной идеологии болгарского народа было заложены русскими дипломатами при подписании Сан-Стефанского мирного договора с Турцией в 1878 г. Именно в Сан-Стефано русская дипломатия очертила идеальные границы Великой Болгарии, а также обозначила в качестве важного элемента великоболгаризма полную независимость болгар от Османской империи (Никоноров, 2004: 8). Таким образом, изначально национальная идея Великой Болгарии имела столь же русофильский характер, как и концепция Великой Сербии. Однако затем произошла трансформация великоболгаризма в сторону германофильства. Никоноров пишет, что утрата русского влияния и переориентация на германский мир произошли в 1886 г., когда в результате государственного переворота престол Болгарии занимает австрийский офицер Сакс-Кобург-Готский. Отныне болгары стали связывать реализацию своей национальной идеи Великой Болгарии с Австро-Венгрией и Германией (Никоноров, 2004: 10). С нашей точки зрения, в результате этих трансформаций национальная идеология Болгарии оформилась как причудливое сочетание трех начал — славизма, византизма и германизма, которое имеет смысл назвать своего рода германофильским славяно-византизмом. Конкретной иллюстрацией этого триединого славяно-византийско-германского синтеза служит политический курс Фердинанда I: в 1908 г. прогерманский правитель Фердинанд принял титул «царя болгар» и, как утверждает Д. В. Никоноров, мечтал о восстановлении Византийской империи под эгидой Болгарии (Никоноров, 2004: 18). Представляется, что реванш подспудно присутствовавшего в болгарском менталитете русофильства произошёл в середине XX в. в форме победы советского коммунизма и вхождения Болгарии в социалистическую систему СЭВ и ОВД.
Сравнивая болгар с сербами, с одной стороны, можно сделать вывод об их схожести, поскольку национальный характер болгар, как и сербов, сформировался, во-первых, на пересечении славянской открытости, душевности и общинности, во-вторых, византийского православия, и, в-третьих, имперского идеала, которые в случае с Болгарией воплощен в первом и втором Болгарских царствах, равно как и в византийской преемственности. С другой стороны, болгары менее ревностны в православии, чем сербы. Болгарам присуща определенная воинственность и агрессия. В болгарском национальном характере в большей мере, чем в сербском, прослеживается османо-турецкое влияние. Возможно, это связано в том числе и с тем, что болгары изначально представляли собой синтез славянского населения Балкан и пришлых тюрок-кочевников.
Славянство: в поисках общей идентичности
Таким образом, бросается в глаза социокультурная разнородность западных и южных славян, проявляющаяся в многообразии национальных идеологий и, соответственно, менталитетов (и характеров) западно- и южнославянских народов. Приняв во внимание подобный цивилизационный плюрализм, постараемся ответить на вопрос о том, существует ли некое общее начало, объединяющее южных и западных славян. В рамках характерологического контекста таким началом может считаться душевность, открытость и общинность, присущая всем трем ветвям славянства — южной, западной и восточной. В области идеологии и политики это общинно-душевное начало проявляется в тяготении к различным разновидностям социализма, провозглашающим в качестве высшей ценности социальную справедливость, солидарность и равенство. С геополитической точки зрения, такой интегральной основой является принадлежность к одному региону — Восточной Европе. А. С. Панарин видел суть славянского восточноевропеизма в том, что это «…идея славянства как буферной зоны между Западом и Россией, в цивилизационном отношении тяготеющей (за исключением Польши) к России, но в геополитическом отношении предпочитающей «центризм». Сила этой идеи в истории Нового и новейшего времени значительно менялась под влиянием международного статуса России и ее внутреннего положения. В «повышательной» фазе российского исторического цикла, когда мощь России росла, обретала силу и восточноевропейская идея» (Панарин, 1996). Кроме того, в качестве потенциально интересного интеграционного проекта Панарин также указывал на концепцию Средней Европы: «Избежать этого выбора между российской и германской гегемонией некоторые политические и культурные элиты славянства надеются посредством выдвижения новой идеи Средней Европы (см.: Левяш, 1995) Средняя Европа, куда может входить, наряду со славянскими государствами дальнего зарубежья, также и Украина и Белоруссия, призвана балансировать между атлантическим Западом, Германией и Россией и постепенно консолидироваться в качестве особого цивилизационного субрегиона, в целом относящегося к большому христианскому миру (включая западно-христианский и восточно-христианский ареалы)» (Панарин, 1996). С нашей точки зрения, имеет смысл объединить эти две идеи в единый региональный концепт Срединно-Восточной Европы. Возможно, ощущение принадлежности к единому срединно-восточноевропейскому региону является интегрирующим началом для разрозненных и сильно отличающихся по своему менталитету западно- и южнославянских народов.
Как уже было сказано выше, славянская общинность, соборность и душевность проявляется в том, что всему славянству — не только западному и южному, но также и восточному — близка идея социальной справедливости, народно-трудовой солидарности, равенства и братства. Роль этой идеи для восточных славян — русских — раскрывается в статье Г. Ю. Канарша (Канарш, 2014): «Существует и ещё одна черта, сближающая в исторической перспективе классическую русскую мысль XIX в. с идеей социализма. Н. Я. Данилевский, автор знаменитой теории культурно-исторических типов, оказавший значительное влияние на взгляды Достоевского, утверждал, что одно из отличий формирующегося славянского культурно-исторического типа должно заключаться в беспрецедентной практической реализации идеи социальной справедливости» (Канарш, 2014: 444). В поддержку тезиса о народно-социальном идеале как фундаменте русского национального характера Г. Ю. Канарш приводит мнение современных исследователей: «…мы готовы разделить мнение политического психолога Е. Б. Шестопал, в одном из своих интервью охарактеризовавшей идею социальной справедливости как «новую национальную идею для современной России»… весьма привлекательной выглядит идея нового «общественного проекта», выдвигаемого в настоящее время философами левой и лево-консервативной идейно-политической ориентации. Задача такого проекта — «выразить эту мировую потребность в социальной справедливости как в самой России, так и в остальном мире»…» (Канарш, 2014: 446). Принцип народного равенства, трудовой солидарности и справедливости всегда был важен не только для русских славян, но и для славянства Восточной Европы. Для славян характерна приверженность народно-вечевым, соборно-общинным формам организации социума, вытекающая из важности душевного начала в человеке. Об этом, в частности, свидетельствует деятельность Чешской национально-социальной партии Вацлава Клофача, анализируемая в диссертации А. В. Баландиной (Баландина, 2002). Баландина отмечает, что эта партия, соединявшая в своём мировоззрении чешскую национальную идею и социальный народно-трудовой идеал, занимала важное место в политической жизни Чехии и Австро-Венгрии конца XIX – начала XX в.: «Понять истоки политики Чешской национальной социальной партии — значит более глубоко вникнуть в характер и особенности не только внутриполитического положения Чешских земель, но и Австро-Венгерской империи вообще» (Баландина, 2002: 4). Её лидер — Вацлав Клофач (1868–1942) — являлся видным чешским политиком указанного периода: «…фигура Клофача привлекает внимание как образ политика радикального толка, харизматического лидера левого крыла чешского национального движения» (Баландина, 2002: 5). Успех Чешской национально-социальной партии свидетельствует о наличии среди чешских славян запроса на синтез национальной идеологии и социальной справедливости. Всё вышесказанное позволяет зафиксировать тяготение славян в политической сфере к своего рода славянскому народно-национальному социализму. С точки зрения общеславянского характера социализм является выражением общинно-соборного, коллективистского, душевного ядра славянства. Душевное начало, в отличие от духовного, носит неиерархический, горизонтальный и низовой характер. Думается, что именно развитость славянской души лежит в основе исконной славянской общинности и стремления славян к социальной интеграции по горизонтали, а не по иерархической вертикали, и вокруг народных низов, а не вокруг элит. Особое место внутри славянства занимают русские, у которых одинаково развиты не только душевность, но и духовность, что позволяет им с успехом создавать вертикальные иерархические структуры, выстраивая вокруг них мощную государственность. Можно высказать гипотезу, что русский синтез душевности и духовности как-то связан с северным географическим положением России, поскольку жизнь в условиях европейского и евразийского севера с его неблагоприятным суровым климатом требует развитости вертикального духовного стержня, позволяющего переносить все тяготы и лишения. Важно отметить, что славянский народно-национальный социализм носит, в отличие от германского национал-социализма, принципиально нерасистский характер. С нашей точки зрения, это связано с тем, что славянская общинность, артельность, соборность и душевность тесно связана с землей, почвой, пространством, тогда как составляющая ядро германского национального характера немецкая душа привержена принципу крови. Исторически это подтверждается тем фактом, что у славян очень рано появилась территориальная (соседская) община, в то время как германцы в течение длительного времени сохраняли у себя кровнородственную (родовую) общину. А. С. Панарин считал, что славянам удалось сберечь особую привязанность к матери-земле. Почвенничество славян делает особенно актуальной и естественной славянскую геополитику. Если немецкий национальный социализм во многом сводился к расовому гегемонизму, то славянская национально-социальная идея, напротив, характеризуется плюрализмом и сбережением «цветущей сложности» — в терминологии К. Н. Леонтьева — народов и культур. Присущая славянам установка на сохранение культурно-регионального многообразия обусловлена их открытостью и «широтой» славянской души, к которым, в свою очередь, предрасполагает ориентация славян, в первую очередь, на принцип почвы и земли, а не на кровь. Это позволяет славянам достаточно терпимо относиться к людям другого этнического происхождения. На это отличие германского гегемонизма и особого народного демократизма славян указывал А. С. Панарин, сопоставляя русско-славянскую и германо-западную цивилизации: «Континентально-европейский Запад, олицетворением которого служит «германская идея», основывается на мононациональном гегемонизме, игнорирующем симфонию равноправных культур. Если атлантическая система исключает пассионарность культурного принципа, растворяя народы в обезличенном сообществе разумных эгоистов, связанных отношениями обмена, то германская система рождает пассионарный национализм, претендующий на то, чтобы считаться единственнозаконным и безальтернативным. Пожалуй, только российский цивилизационный принцип позволяет избежать этих крайностей обезличивания или националистической одержимости. Второй, восточный Рим, в отличие от первого, западного, доказал свою культурно-цивилизационную терпимость, сохранив посредством особого, нередукционистского синтеза и славяно-православную Европу и тюрко-мусульманскую Азию для будущей истории» (Панарин, 1999: 206).
Думается, что присущая славянам пластичность, гибкость и открытость обусловлены их душевностью и природной почвенностью, выражающейся в приоритете территориальной идентичности над чисто этнической. В отличие от германцев, естественность-природность славян больше связана с землей, чем с кровью. Это даёт возможность говорить о своеобразном славянском универсализме, позволяющем славянству объединять культурные импульсы разных народов. Наиболее полно это стремление к социокультурному и цивилизационному всеединству проявилось на русской почве. В указанной статье Г.Ю. Канарша (Канарш, 2014) подчеркивается наднациональный, универсалистский характер русской идеи. С нашей точки зрения, можно говорить не только о русской, но и о славянской всемирной отзывчивости, ввиду способности славянства интегрировать множество разнородных начал (католицизм, протестантизм, австро-германизм, византизм) в зависимости от того, в каком конкретно регионе проживает тот или иной славянский народ.
Таким образом, при всей разнородности западного и южного славянства можно выделить, как минимум, три начала, которые потенциально способны их объединить: 1) срединно-восточноевропейскую региональную идентичность 2) идею социальной справедливости и народно-трудовой солидарности, выраженную в форме славянского народно-национального социализма 3) всесоединяющий и всеохватный универсализм. Эти начала обусловлены такими особенностями славянского характера как общинность, артельность, душевность, открытость, гибкость, пластичность, природность-естественность. Все эти особенности, на наш взгляд, произрастают из укоренённости славян в почве, в определенном пространстве. Истоки славянской душевности находятся в земле, а не в крови, поэтому славянам удаётся относительно мирно уживаться с теми народами, которые являются органичной частью одного с ними региона.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Баландина, А. В. (2002) Партия чешских национальных социалистов 1898–1918 гг.: дис. …канд. ист. наук. М.: МГУ им. М. В. Ломоносова.
Белов, М. В. (2007) Формирование и развитие сербской национальной идеологии в конце XVIII – середине 30-х гг. XIX века: автореф. дис. …док. ист. наук. Н. Новгород: ННГУ им. Н.И. Лобачевского.
Беляков, С. С. (2006) Идеология усташского движения как историческая форма хорватского этнического национализма (1929–1945 гг.): автореф. дис. ...канд. ист. наук. Екатеринбург: УрГУ им. А. М. Горького.
Гончаров, В. В. (2009) Ягеллонская идея в польской историографии XX – начала XXI вв. // История Восточной Пруссии. № 1. URL: http://ostpreussen.do.am/publ/1-1-0-15 (дата обращения: 21.08.2014)
Загора, Р. (2007) Контакты Людовита Штура с учёными и мыслителями России // Петербургские славянские и балканские исследования. № 1–2.
Канарш, Г. Ю. (2014) Прошлое и будущее национальной идеи в России // Вестник Российской Академии Наук. Том 84. №5. С. 441–447.
Левяш И. Я. (1995) Средняя Европа: структура и геополитический выбор // Полис. № 1.
Луцевич, Л. Ф. (2013) Первый славянский конгресс в исповеди Михаила Бакунина // Российский гуманитарный журнал. Т. 2. № 4.
Павленко, О. В. (2001) Символы «свободы» в политических движениях народов Австрийской империи в 1848–1849 гг. // Новый исторический вестник. № 4. URL: http://www.nivestnik.ru/2001_2/8.shtml (дата обращения: 21.08.2014)
Панарин, А. С. (1996) Расколы и синтезы: конкурс цивилизационных проектов в Евразии [Электронный ресурс] // Панарин А. С. «Вторая Европа» или «третий Рим»? Избранная социально-философская публицистика. М.: ИФРАН, С. 90–126. URL: http://analytics-iss.ru/articles/library/libr_rus_11_2_00_2.htm (дата обращения: 21.08.2014)
Панарин, А. С. (1999) Россия в циклах мировой истории. М.: Изд-во МГУ.
Филимонова, А. (2005) Понятие «Великая Сербия» в политике хорватских и словенских католических деятелей [Электронный ресурс] // Православие.Ru URL: http://www.pravoslavie.ru/arhiv/5293.htm (дата обращения: 21.08.2014)
Французова, О. А. (2005) Политический панславизм и идеи всеславянства в Чехии в первой половине XIX в.: автореф. дис. …канд. ист. наук. М.: МПГУ.
Никоноров, Д. В. (2004) Роль идей «Великой Сербии» и «Великой Болгарии» в балканской политике Российской империи в 1878–1908 гг.: автореф. дис. … канд. истор. наук. Тверь: МГУ им. М. В. Ломоносова.
Fleishman F. (2003) Where nothing is sacred // Los Angeles Times. July 14.
1 Усташи (от сербскохорв. Ustaše — восставшие, повстанцы) — действовавшая в 1929–1945 гг. организация радикальных хорватских националистов во главе с Анте Павеличем. Усташи отрудничали с итальянскими фашистами и германскими нацистами. В 1941–1945 гг. под покровительством Третьего рейха существовало возглавляемое вождем усташей А. Павеличем государственное образование — Независимое государство Хорватия.
Русский
English
